Эльвира Барякина - Князь советский
– Прощайте! – сказал Элькин и, ухватившись за поручень, вскочил на подножку.
Грохоча, поезд покатил мимо хмурых домиков, оголенных перелесков и бескрайних полей.
«Жалеть ни о чем не надо, – думал Элькин. – Все идет так, как и шло испокон веков. Россия – это степь: раз в несколько десятилетий она порождает плодородный слой, но прилетают ураганы, размалывают его в пыль и уносят в другие края. Задача у степи такая – порождать свежий ветер и приносить новые семена».
5.В Минске Элькина поразило обилие хорошо одетых людей – то тут, то там мелькали цветастые шали, новые полушубки, а порой и фетровые шляпы. Сразу чувствовалось, что граница проходит недалеко и вдоль нее ведется оживленная торговля.
На свежевыпавшем снегу виднелось множество отпечатков дамских каблуков. Элькин с умилением смотрел на них – сколько лет он не видел такого чуда в Москве?
Толпа горланила на смеси русских, белорусских и польских языков. Дома были деревянными, как в России, но их крыши на польский лад покрывали красной и черной черепицей. Тут же поблескивали круглыми булыжниками мостовые, тут же трепетали на ветру советские плакаты, нарисованные к очередной годовщине Октября. На лавочке рядком сидели красноармейцы и благообразные евреи с пейсами.
Немного поплутав, Элькин добраться до Немиги – узкой улочки, застроенной невысокими зданиями с жилыми комнатами наверху и захламленными лавками на первых этажах.
Элькин отыскал нужный дом и постучал в обитую клеенкой дверь.
К нему вышел коротко остриженный черноглазый парень со скошенным подбородком.
– Чаго табе трэба? – спросил он по-белорусски.
– Мне б до Рыгора, – отозвался Элькин, подражая местному говору.
Парень поводил зрачками по сторонам и провел его в комнату, до потолка заставленную ящиками с товаром.
– Сядзi тут, – велел он и скрылся в задних комнатах.
Элькин ждал больше часа и, не выдержав, вышел в коридор. На второй этаж вела узкая чугунная лестница, и оттуда слышались голоса, говорившие по-польски:
– На складе конфиската ничего не осталось. Что у нас в наличии?
– Трико брючное в полоску, маркизет французский, бархат бумажный и полушелковый, сукно гвардейское…
Поляки вовсю наживались на большевистских экспериментах с экономикой: как только в СССР начали пропадать товары, контрабанда расцвела пышным цветом. В польских приграничных деревнях варили краску для ресниц, шили лифчики из дрянного искусственного шелка и даже печатали фальшивые бланки накладных для всевозможных учреждений. Их низкое качество никого не смущало – оно в любом случае было выше, чем в СССР.
Наконец по лестнице загремели сапоги, и вниз спустился Рыгор – толстый мужик с кудрявой бородкой.
– Ба, кого я вижу! – воскликнул он по-русски. – Ты какими судьбами здесь?
Элькин объяснил, что ему надо срочно перебраться в Польшу.
Рыгор задумчиво поскреб за ухом.
– Если хочешь, можешь прямо сегодня отправиться. Но я тебя сразу предупреждаю: на границе постреливают.
– А что так? – встревожился Элькин.
– Москали лютуют – спасу нет! Развели войну с кулаками, черта им в бок, а мужики своего отдавать не хотят и прячутся в лесах. Народ у нас отчаянный, оружия у всех полно – оно еще с прошлой войны сохранилось, так что партизаны режут краснопузых, как свиней, а от облав уходят на польскую территорию. Мой знакомый, Пятрусь Камчатка, сегодня ночью идет туда и может тебя захватить.
По словам Рыгора, Пятрусь был бывалым контрабандистом:
– Он уже три года носит в Польшу золотишко и искусство всякое, а оттуда поставляет товар – хошь микроскопы, хошь туалетную бумагу «Присцилла». Он сильный, как черт: однажды ему заказали перенести через границу бабку-инвалидку. И что ты думаешь? Перетащил на собственном горбу!
За посредничество Рыгор потребовал сто рублей.
– Да побойся бога! – ужаснулся Элькин. – У меня нет столько.
– Ну, раз ты пролетарий, которому нечего терять, тогда сиди дома, – пожал плечами Рыгор.
Скрепя сердце, Элькин отдал ему деньги. Теперь ему точно не хватало на гонорар проводнику.
– Сейчас все, у кого есть голова, распродают добро и бегут из Совдепии, – сказал Рыгор. – Пятрусь доставит тебя в Раков – это, можно сказать, столица наших контрабандистов. Недели через две я тоже туда подамся. Раков – хороший город: в нем на семь тысяч населения имеется 134 магазина, 96 ресторанов и четыре официальных борделя.
6.Давешний парень со скошенным подбородком, Алесь, повез Элькина до приграничной деревни.
Ехали долго – дорога была плохой. Ночью был мороз, и телегу немилосердно трясло на подмерзших кочках.
Элькин пытался расспросить Алеся о контрабандистах и о делах на границе, но тот только кривился и сплевывал на землю.
– Пятрусь ўсё скажа.
Он всю дорогу пел песни про москалей, которые провели границы, ни о чем не спросив у местных мужиков, и про народный гнев, который рано или поздно обрушится на чужеземцев. Белорусы вот уже много лет жили между молотом и наковальней и натерпелись и от поляков, и от русских, которые гоняли войска через их земли.
Элькин чувствовал, что Алесь и его считает «москалем» – то есть врагом, и у него не укладывалось в голове: как можно обвинять человека в грехах, о которых он даже не подозревал? Но для Алеся незнание о бедах Белоруссии было равнозначно одобрению несправедливостей.
До деревни добрались только к вечеру.
Элькин с тревогой оглядывал обшитые досками дома с синими наличниками. На соломенных крышах лежал снег, а из печных труб тянулись косые столбы дыма.
Алесь завел лошадь во двор, огороженный жердяным забором.
– Злазь, – велел он Элькину.
Поеживаясь от холода, тот спрыгнул на землю, и под его ногами звучно хрустнул лед на лужице.
Их встретила старуха в клетчатом платье и наброшенной на плечи фуфайке. Они быстро заговорили по-белорусски, но Элькин понял только одно: Алесь сейчас поедет дальше, а ему самому надо дождаться Пятруся.
Старуха повела Элькина в дом. Воздух в избе был жаркий и дымный. Возле огромной печи устраивались на ночлег куры.
– Што куртку не здымаеш? – спросила старуха, когда Элькин устало опустился на лавку.
Он передернул плечами.
– Холодно. Никак не согреюсь.
После разговоров с Алесем его томили нехорошие предчувствия: куда его занесло? Кто эти люди? Можно ли им доверять?
Слава богу, бабка оказалась общительной и доброй и даже угостила Элькина хлебом. В отличие от Алеся ее больше беспокоили не москали, а поляки: она вспоминала прошлую войну, охала и говорила, что когда приходили немцы, они никого не трогали, а от поляков никакого спасения не было: они угоняли скот, а если им хоть слово говорили поперек – секли крестьян ивовыми прутьями.
