Дочь атамана - Алатова Тата

В Грозовую башню они прибыли в закрытой коляске, и цокот копыт вокруг свидетельствовал, что ехали в сопровождении конной охраны.

С грохотом захлопнулись позади тяжелые двери, шаги гулко звучали по узким каменным коридорам, и безликие молчаливые гвардейцы распахивали перед ними решетку за решеткой. В чадном дыму факелов было трудно дышать, и Гранину казалось, что по бесконечной винтовой лестнице он поднимается прямиком в ад.

Канцлер ждал его в своем кабинете на самой вершине, и Гранин подумал, что не взбирается же он сюда каждый день пешком и что наверняка есть какой-то хитрый подъемный механизм, недоступный для опальных лекарей.

И, хотя Гранину уже было совершенно нечего терять, он все равно боялся этого человека.

Власть, которой обладал канцлер, не имела границ. Наверняка даже императрица его опасалась, что уж говорить о таком мелком человеке, как пропавший много лет назад никому не нужный лекарь.

Хороший, возможно, лучший в городе, но уже позабытый.

— Надо признать, Михаил Алексеевич, вы безупречно выполнили мое маленькое поручение, — благожелательно произнес канцлер, и не думая подниматься из-за огромного, заваленного бумагами стола. Его парик небрежно валялся в кресле вместе с жабо, лысая голова была обмотана шелковым шейным платком, будто канцлера терзала обыкновенная мигрень.

Гранин и не сомневался, что Лядова сдержит обещание и отступится от своих потешных дуэлей, которые и нужны-то ей были исключительного от скуки, для эпатажа и из-за весьма специфического воспитания. Чудо, что папа-атаман до сих пор не отдал ей один из своих полков потехи ради.

Гранин сделал один осторожный шаг вперед и едва не отступил снова, увидев в углу кабинета зловещего цыгана Драго Ружа, усмехавшегося в густую курчавую бороду. Было совершенно невозможно определить, сколько ему лет, — это лицо с одинаковой вероятностью могло принадлежать как сорокалетнему, так и столетнему человеку.

— И это открывает определенные перспективы для нашего сотрудничества, — меж тем размеренно продолжал канцлер, устало прикрыв глаза. — Мария Михайловна сообщила, что Александра уезжает в загородную усадьбу Лядовых, и это существенно усложняет, — тут он фыркнул, — мою шпионскую деятельность.

— Я в деревню не поеду, — немедленно сообщил Гранин, которому вовсе не улыбалось служить канцлеру в позорном качестве соглядатая. И он снова бросил осторожный взгляд на цыгана: ну к чему он здесь?

— Поедете как миленький, голубчик, — по-отечески мягко возразил канцлер, — если, конечно, хотите узнать о судьбе своих сыновей. Супругу вашу уже не вернуть, но ведь родительские чувства не оставили вас и в заточении? Зов крови, Михаил Алексеевич, сложно перешибить, уж я-то знаю.

— Что с Надей? — глухо спросил Гранин, ощущая острую тоску, разлившуюся по груди. Канцлер бил наотмашь, по самому больному, и дышать стало тяжело, а мир потерял свою четкость. Гранин был стариком, и здоровье его, некогда крепкое, изрядно истрепалось от времени. Он даже испугался, что его вот-вот хватит удар, и на всякий случай оперся рукой о кресло.

Умирать на глазах канцлера и его жуткого цыгана не хотелось, и от этой последней насмешки судьбы становилось лишь хуже.

— Ваше исчезновение следовало как-то объяснить, — голос канцлера доносился будто через толстую перину, и Гранину было сложно вникнуть в его слова, — поэтому мы обставили все так, будто вы покинули семью добровольно. Ваша жена осталась разгневанной и, боюсь, полной ненависти к вам.

И тогда в голове Гранина лопнул какой-то сосуд, удерживающий его на поверхности сознания, боль в груди стала невыносимой, а воздух перестал попадать в легкие.

Какой бесславный конец, успел подумать он — и еще о Наденьке, так подло обманутой, и о том, как же она пережила такое предательство, а потом гортанный цыганский голос заполонил все вокруг, слова были незнакомыми, на неизвестном Гранину языке, и он понял, что все еще слышит и даже немного мыслит.

Все тело полыхало, корчилось и менялось, ему выкручивало суставы, ломало кости, сползала, казалось, кожа, и пытка эта длилась почти бесконечно, а потом Гранин ощутил щекой холодный пол и, наконец, задышал и тихо заплакал, не в силах справиться с отголосками страшной муки внутри себя.

— Вот что меня удивляет, Драго, — раздался холодный голос над ними, — почему в тебе, валахе, так сильно наше «авось»? Ты когда-нибудь соизмеряешь свою силу? Что это такое?

— Хватил слегка лишку, — ответил все тот же гортанный голос с сильным акцентом.

Наступила пугающая тишина.

Гранин с трудом сел, откинув с лица длинные темные волосы.

— Что вы со мной сделали? — хрипло спросил он.

— Уж так, Михаил Алексеевич, вышло, — канцлер присел на корточки перед ним, с любопытством разглядывая Гранина, будто впервые его видел. — Авторитет мудрого лекаря, который спас Александре жизнь, теперь потерян, но это не значит, что вы мне не пригодитесь. Дмитрий Петрович, — негромко позвал он, но дверь тут же притворилась, и в щели образовалась физиономия самого секретарского вида, — вы уж подготовьте нам документы… Михаил Алексеевич, знает ли Александра ваше имя?

— Нет, — ответил он бессильно, — не помню, чтобы о том заходила речь…

— Ну вот на Гранина Михаила Алексеевича и составьте, что ему лишнее вранье на себе носить. Кто теперь вспомнит, что был когда-то такой лекарь. По чину… ну пусть будет коллежский секретарь, что ли.

— В моем-то возрасте? — вырвалось у Гранина честолюбивое, и это более других причин убедило его ясно и неотвратимо, что он еще жив.

Жив и удивительно хорошо себя чувствует, как не чувствовал уже много лет.

— Да, с вашим возрастом, Михаил Алексеевич, нескладно получилось, — развел руками канцлер.

Вкрадчиво и, как показалось Гранину, злорадно засмеялся страшный цыган.

Лядовы пригласили Гранина на обед, и он не нашел причин, чтобы отказываться, однако то и дело ловил на себе пронзительный взгляд атамана, который вроде так и сяк примеривался к новому управляющему и никак не мог окончательно решить, годится тот или нет.

Вдовство открыло Гранину дверь в этот дом, но не избавило от подозрительности его хозяина. Канцлер предупреждал, что пришлому чужаку сложно угодить Лядову, поскольку тот везде ищет врагов, а в усадьбу отправит, скорее всего, проверенных долгими годами службы людей.

Однако управляющий был нужен позарез, и отставной вояка на это место, увы, не годился. Особенно с учетом того прелюбопытного факта, что у Александры за несколько прошедших месяцев откуда ни возьмись появились новые и грандиозные планы.

Довольная предстоящим отъездом, она выглядела оживленной и довольной, ластилась к отцу, как ребенок, и без умолку болтала.

— Лошади новой лядовской породы, — перечисляла Александра, опасливо косясь на жидкий студень, пахнущий почему-то селедкой, — должны быть крепкими, нарядными, сильными, одинаково удобными под седло, в упряжку и плуг.

— Ну ты хватила, — с улыбкой возразил ей Лядов, и было видно, что это он так, поддразнивает дочь, а на самом деле любуется ею и гордится. В простеньком домашнем желтом платье, с немудреной растрепавшейся косой, Александра казалась очаровательной. В ней не было привычной Гранину статной красоты — угловатая и порывистая, с экзотическим разрезом черных глаз, она и сама чем-то неуловимо напоминала нетрепеливого жеребенка.

— Ничего и не хватила, — в запале воскликнула Александра и отважно ткнула вилкой в студень, который немедленно накренился и распластался по тарелке, — а еще эти лошади обязаны выдерживать плохие дороги и уметь подолгу бежать рысью, чтобы не уставать и поменьше трясти экипаж!

— Она у меня мечтательница, — пояснил Лядов с обезоруживающей неловкостью.

Пухленькая гувернантка немедленно поджала губы и произнесла утомленно:

— Удивительно ли это при таком хаотичном воспитании, которое получила эта девочка. Александра, упражнения для ума не менее важны, чем другие… тренировки, — гувернантка поморщилась, явно не желая говорить об оружии при посторонних, хотя дуэльные шпаги валялись прям здесь же, на одном из кресел. — Ну а пока ты витаешь в облаках…