Антонио Форчеллино - Червонное золото
Он попытался подняться и пересесть рядом со мной, но я жестом остановила его. Гондола качнулась, чуть не зачерпнув воды, и Аретино вернулся на свое место у ног гондольера.
— И знаете, как Папа наградил его за эти бесчинства? Он сделал его герцогом, отобрав у церкви такие цветущие города, как Парма и Пьяченца, чтобы подарить их сыночку. И в конклаве его поддержали все, включая этого ханжу Карафу, который спит и видит, как бы очистить мир от скверны огнем и пытками, и святейшего Поула, английского кардинала, который проповедует терпимость и надеется на мирные реформы.
Аретино так разволновался, что я заподозрила, не причинили ли оба кардинала ему какого вреда. Наклонив голову, он продолжил свои разоблачения:
— Вы едете в город, где половина жителей — шпионы, а вторая половина — воры и проститутки.
Тут нам навстречу попалась еще одна гондола, от которой был виден только носовой фонарь, отраженный в воде, и Аретино вспомнил, что в Венеции по ночам принято шептать, а не выкрикивать лозунги. Он огляделся вокруг с таким видом, словно мы находились посреди людной площади, и перешел на шепот:
— Будьте осторожны, Маргарита, ибо даже кардинал Алессандро Фарнезе, такой молодой и темпераментный, больше, чем искусство и женщин, любит власть. Он хитер и расчетлив, настоящий потомок своего деда, и цель у него одна: стать Папой. Боже вас упаси хоть в чем-то ему противоречить. Ведите себя с ним сдержанно на людях и нежно наедине. Он очень неуверен в себе, и если вы поможете ему повзрослеть, он будет вам бесконечно благодарен. А чем больше мужчина озабочен вопросами власти, тем более нуждается он в иллюзии, что его любят за высокие моральные качества и за несокрушимую мужскую силу. Вы доставите самое большое удовольствие властному мужчине, если сумеете его убедить, что влюбились в него именно по причине его необыкновенного мужского естества.
Я расхохоталась, плеснув ему в лицо серебряной от лунного света водой.
— Аретино, да вы хотите перебить у меня ремесло. Кто из нас путана — вы или я?
— Конечно я, дорогая, ведь я продавал себя много чаще, чем вы. Поверьте моему опыту, я знаю людей и знаю Рим. Сейчас кардинал вас желает, но может быстро с вами утомиться. Будьте внимательны, и если едете искать счастья, хватайте его сразу. Не дожидайтесь смерти Папы, когда все покатится в тартарары, включая и вас. Требуйте от Рима все и сразу, пока он не привык к вашей красоте. Во всем Риме есть один благородный человек: это испанский посол, с которым вы познакомились сегодня у Тициана. Он весьма законопослушен и любит своего императора, как ни один из царедворцев не любит своего короля. Ему ненавистна алчность семейства Фарнезе, и он будет готов прийти вам на помощь, как только понадобится. Запомните это хорошенько.
Аретино огляделся вокруг, разочарованный, что проглядел такой чудесный и благоуханный майский вечер, поддавшись витийскому соблазну. Казалось, он разозлился и на себя, и на лунное небо, и на черную воду, которая собиралась меня вот-вот поглотить.
— Мы приехали. Вот ваша дверь. Мы ведь больше не увидимся? Почему мне никак от вас не оторваться? Старческая влюбленность жестока… Как раз когда понимаешь, что уже не сможешь желать предмета любви, чувствуешь, что нет сил противиться желанию. И те немногие дни, что остались в твоей пустой суме, уносит меланхолия. Поделитесь же со мной, не исчезайте совсем. Что там у вас, в вашей суме? Что вы там прячете?
— Это мой секрет.
Я обняла его на прощание и почувствовала, как щека моя окунулась во что-то соленое: он плакал. Никогда бы не заподозрила в нем такой ранимости: он, как в броню, был закован в собственный цинизм, который, наверное, теперь обернулся для него не броней, а тюрьмой. Но я не стала жалеть его: в конце концов, он оплакивал свою впустую потраченную жизнь.
Я открыла калитку в сад и тут же позабыла об этой сцене. На брусчатке сиял отблеск освещенного окна. Голубоватый свет падал на мох, и в нем светились старые камни Истрии, расколотые на тысячи кусочков: красные египетские, черные африканские, зеленые из Германии. Сейчас, в лунном свете, они были похожи на разноцветный витраж.
Осеннюю луну я увижу уже в Риме. Интересно, как в Риме выглядят дворики?
III
ПАЛАЦЦО ФАРНЕЗЕ
Рената Французская вытащила из сумки пергаментную тетрадь и долго разглядывала, словно не хотела отдавать ее своей новой знакомой.
Сквозь стеклянные окна со свинцовыми переплетами Маргарита оглядывала площадь. Вечерело, и на просторную площадь, которую теперь все называли площадью Фарнезе, сыпал мелкий дождик. Такие дожди начинаются в Риме, когда зима заявляет о своих правах на пространство и цветовую гамму. Две гигантские мраморные лилии, вызывающе избранные семейством Фарнезе своей геральдической эмблемой, расположились на улице, чтобы усилить ощущение грандиозности палаццо. Они стояли по обе стороны широкой улицы, пересекавшей Кампо Деи Фьори. Она кончалась метров через сто, напротив домов семейства Массимо, которое могло похвастать прямым происхождением от одного из самых древних родов имперского Рима. На левой стороне улицы возвышался дворец Канцелярии, выстроенный из белого туфа пятьдесят лет назад кардиналом Рафаэле Риарио на деньги, выигранные в кости. Своими стройными рустами, пропорциональными колоннами и пилястрами дворец возвещал о возрождении архитектуры нового Рима, прекрасным примером которой как раз и являлся палаццо Фарнезе.
Перед этим величавым строением топталось овечье стадо. Овцы испуганно жались к пастуху, одетому в шкуры. Парню явно не терпелось скорее добраться до своего шалаша на берегу Тибра. Чуть поодаль черноволосый мальчишка с мокрыми от воды кудряшками нес на плечах коромысло с двумя корзинками из прутьев. В корзинках лежал свежий творог, который он пытался продать прохожим, в основном пилигримам, что поодиночке и группами пробирались по переулкам вокруг дворца Канцелярии к собору Святого Петра, покрыв себе головы поношенными вощеными покрывалами[6].
Рената старалась не выдать изумления:
— Что означают твои удивительные записки, полные грубых откровений, Маргарита? Кто ты на самом деле?
Взгляд Маргариты скользнул внутрь гостиной, где дневной свет постепенно угасал на золоченой лепнине.
— Я понимаю, что не имела права это читать, но не сразу поняла, что это дневник, а потом было уже поздно, и я не могла оторваться.
Рената глядела на подругу, напуганная прочитанным. Ей и в голову не могло прийти описывать свою жизнь, даже если бы она и была такой необыкновенной, как жизнь стоящей перед ней женщины. Герцогиня читала поэмы, комедии, отчеты соглядатаев и диалоги поэтов, длинными вечерами в Ферраре слушала, как Боярдо[7] декламирует свои сочинения. Но понять значение этой тетради, этих безумных строк было выше ее сил.
