Антонио Форчеллино - Червонное золото
Жизнь ее стала отдаляться от политики, но ее это не обескуражило. Обладая твердым характером и достаточными силами, она сумела соблюсти свои права и достоинство, создав в Ферраре «двор при дворе» и развивая связи между политикой и искусством, что привело ее в конце концов к перемене веры. За десять лет Рената Французская стала одной из главных поборниц Реформации в Италии, посвятив ей не только свой ум и страсть, но и связи, которыми успела обзавестись, пользуясь явными и скрытыми приемами, известными знатным дамам с детства. Рената заняла свою нишу в политической географии, нисколько не мешая планам мужа. Она с такой ловкостью внедрялась во все доступные ее высокому статусу пространства, что вскоре превзошла самого Эрколе в искусстве дипломатии и политического убеждения.
Воинственный темперамент, который помог добиться таких блестящих результатов, был ярко выражен во всем ее облике. Выше среднего роста, с правильными, крупными чертами лица, на котором чуть выдавался подбородок; непокорная грива курчавых волос всегда перевязана крепкими лентами, словно хозяйка стремилась вместе с этой темно-русой массой обуздать собственную порывистость. Голубые глаза широко расставлены и разделены коротким, широким в основании носом. Во всем ее облике было много мужских черточек; гибкой фигурой она походила на подростка, и, когда ей случалось по необходимости переодеваться в мужское платье, она свободно перемещалась по городу и ее никто не узнавал. Даже рот с ярко очерченной верхней губой, казалось, всегда готов был упрямо поджаться, как у мальчишки с едва наметившейся бородкой. Такая двойственность тела стала чертой характера, и когда она теряла над собой контроль, то начинала маршировать взад и вперед по комнате, как солдат.
Прибыв в Феррару в последний день ноября 1528 года, Рената оказалась перед любопытной, возбужденной толпой, которой герцог Альфонсо д’Эсте приказал забыть о бедах и чумной эпидемии, терзавшей страну с самого лета.
Золоченая лодка с юной супругой сына Альфонсо причалила к берегу герцогства сразу после рассвета, когда утренний туман инеем блестел на облетевших ветках вязов.
Трубы взревели, перекрывая крики толпы, и из красной палатки, расшитой золотыми лилиями, вышла Рената. Ростом она была выше трубачей и сильно горбилась, заводя плечи вперед.
Ни серебряная сеточка, обвитая вокруг кос, ни зеленое платье с вышитыми жемчугом цветочками, сверкавшими в тумане, делу не помогли. Ожидания подданных были обмануты.
Крики стали громче, смешки нахальнее. Даже не зная языка, девочка, покинувшая Францию с камнем на сердце, поняла приговор, который ей вынесла Феррара: «Француженка кособокая».
Она так и не смогла покорить подданных женскими прелестями, зато покорила твердым характером и тем, что произвела на свет одного за другим пятерых сыновей, доказав, что дух может дать плоды гораздо более ценные, чем прямая спина или округлые бока. С тех пор ничему не удавалось вывести ее из равновесия. И вот теперь простая пергаментная тетрадь пригвоздила ее к окну палаццо Фарнезе.
Герцогиня сделала движение, чтобы встать, и богатое парчовое платье, казалось, нервно дернулось. Маргарита поняла ее волнение и протянула руки, усаживая ее снова на скамью. Грива Медузы, выбивавшаяся из-под сетки, вернулась на уровень ее глаз.
— Дневник, который вы прочли, это память моей жизни. Я пишу его только для себя, поэтому он написан так просто и грубо. Записанные строки отодвигают страх, и сама жизнь уже не так страшна. В самые трудные минуты мне кажется, что я существую только на этих страницах, и я прижимаю их к сердцу, как ребенка, которого у меня никогда не будет.
При этих словах Рената со стоном ее обняла.
— Ты права, Маргарита, и могу заверить тебя, что сама не раз попадала в незавидное положение. Королева тоже раба своих мужчин: отца, братьев, мужа. На их любовь можно рассчитывать еще меньше, чем на дары молодости и красоты. Забудь мою детскую реакцию на твой дневник и расскажи, что было дальше, что ты не успела записать. Но рассказывай не спеша, словно у нас еще вся жизнь впереди.
— Хорошо, но давайте сядем за стол. Воздух Рима возбуждает аппетит, да и день у нас выдался нелегкий.
Маргарита наскоро отдала распоряжения прислуге, и вскоре пришли две женщины накрыть стол красного гранита.
Рената взяла на себя растопку камина, занимавшего почти половину торцевой стены огромной комнаты, где они находились.
— Цветной мрамор, великолепно пригнанный, и два сфинкса с такими полными грудями, что их хочется потрогать… Чья это работа? Великого Микеланджело? — спросила герцогиня.
— Нет, всего лишь подражателя, одного юноши из Виньолы[9], я с ним познакомилась сразу, как приехала. Он расписывает камины и створки дверей для галереи в саду.
— Расскажи о Виттории, как ты с ней познакомилась и стала близкой подругой. Она такая скрытная, и это после двадцати лет знакомства все еще меня пугает.
Маргарита подошла к Ренате и предложила бокал вина, который вспыхнул темно-красным светом в едва затеплившемся пламени камина.
— Мне ни о чем не надо было спрашивать, потому что я и так о ней все знала. Я была знакома с ней еще до того, как меня ей представили, и не только потому, что прочла все ее стихи. Куртизанке всегда удается выведать все или почти все, что она захочет. После нашей встречи в доме Тициана монсиньор делла Каза успел нанести мне несколько визитов, то ли ради того, чтобы заранее оценить качество только что купленного патроном товара, то ли чтобы почувствовать себя таким же могущественным, как Папа, и первым насладиться моей плотью. Если бы святая инквизиция знала, что способны выбалтывать мужчины за миг наслаждения, она бы забросила все свои раскаленные щипцы и поручила бы сбор информации путанам, которые меньше пачкают и более расторопны, чем тюремщики.
Обе рассмеялись так весело, словно болтали об оригинальных прическах мантуанских женщин.
— В эти дни пылкий папский нунций был увлечен делом Карнесекки, главного нотариуса Флоренции. Того обвинил в лютеранской ереси один заключенный в замок Святого Ангела монах. После трех дней пыток бедняга, среди прочих признаний, начал бормотать что-то об антипапском пасквиле, составленном якобы прямо в доме Карнесекки в Венеции. Признание у монаха вырвал кардинал Карафа, который хорошо знал круг общения Карнесекки, то есть прежде всего Поула, Витторию, вас — уж извините! — Джулию Гонзагу и ее кузину Элеонору, герцогиню Урбино. Карафа тут же отправил по указанному следу всю свору ищеек инквизиции, которая, в свою очередь, требовала немедленной экстрадиции Карнесекки в Рим, чтобы допросить его с пристрастием и заставить выдать своих друзей.
