Мэри Пирс - Джек Мерсибрайт
– Думаю, я помешал вам, незаконно захватив ваши владения и присвоив место ваших свиданий. Но вообще-то тут полно сараев, и вы могли бы отправиться туда, если бы захотели остаться наедине.
– Ну и ну! – воскликнул Бевил. – Что это вы такое говорите, мистер Мерсибрайт? Сарай – неподходящее место для такой благовоспитанной девицы, как Ненна.
– Вы моя дуэнья, – сказала Ненна Джеку.
– Правда? Кто бы мог подумать?
– Вы так и не дорассказали нам историю о сражении у горы Махуба, – заметил Бевил. – О вашем армейском друге-ирландце.
– А, да. Он упал перед железнодорожной стрелкой. Потерял обе ноги и обварился паром. Он лежал в госпитале и молил, чтобы ему дали что-нибудь от этой дикой боли, но врач сказал, что у них нет лекарств.
– Это была правда? – спросил Бевил.
– Черт возьми! Конечно, нет! Они ждали, что он вот-вот помрет. И не собирались зря тратить на него лекарства.
– И вы залезли в их склады?
– Я попытался, но часовой выстрелил мне в колено.
– А что случилось с Педди?
– Он умер через три дня, в страшных муках.
– И вы были рядом с ним?
– Нет. Меня посадили за решетку, и там я провалялся со своей раной.
– А почему вы решили пойти в армию?
– Не мог найти работу – только поэтому. С тех пор, как закончил рыть новый канал в Борридже. И Педди мне сказал: «Давай вступим в армию!» Так мы отправились в Южную Африку.
– И вы не побывали ни в одном сражении?
– Ни разу, – признался Джек. – Когда меня выпустили из тюрьмы, война кончилась.
– Ни за что не разрешу Бевилу идти в армию, – сказала Ненна. – Мне не нравится, когда люди отправляются на войну убивать друг друга.
– Ну вот еще! – воскликнул Бевил, хлопнув себя по коленке. – Так я и думал!
– Нет! Не позволю! Тебя могут ранить! – обратилась она к Бевилу и крепко ухватилась за его руку, словно боялась, что он уйдет прямо сейчас. – Я никогда не позволю оставить меня! Никогда! Никогда! – повторяла она.
Бевил наклонился и чмокнул ее в губы. Потом высвободил свою руку, поднялся со скамейки и, вытащив часы из жилетного кармана, смущенно посмотрел на циферблат.
– Мне пора, Нен, – со вздохом произнес он. – Я обещал отцу сыграть с ним партию в шахматы, а старик так нуждается во мне. Но я провожу тебя до фермы.
Они удалились под ручку, и Джек долго смотрел им вслед, думая о том, какая же это странная парочка: их отношения напоминают неторопливый старинный танец, в котором переминаются двое тихих послушных детей.
Тем же вечером, когда Джек отправился в «Лавровое дерево» что-нибудь выпить, он застал там Бевила, который делал стойку на голове, а потом затянул песню в десять куплетов под шумное одобрение местных крестьян и лодочников, которые собирались здесь по пятницам. Джек со стаканом в руке вышел в сад, опустился на скамью под деревом и стал смотреть на дальние холмы, которые раскинулись на Другом берегу тихой реки, чернея на фоне яркого заката. Через какое-то время к нему подсел Бевил.
– Уверен, что за свои грехи придется отвечать!
– Ты имеешь в виду партию в шахматы, которую я обещал отцу?
– Зачем ты врешь девушке?
– А! Зачем мы вообще врем женщинам! – воскликнул Бевил. – Чтобы не причинять им страдания, разве не так? Думаете, было бы лучше, если бы я ей прямо сказал, что предпочитаю отправиться сюда вместо того, чтобы провести остаток вечера с ней? Мужчина должен быть свободен! Иначе он превратится в комнатную собачонку. А женщины, да благослови их Господь, при всей их любви способны задушить мужчину, не так ли? Разве другие мужчины делают иначе? Может быть, я себя так веду оттого, что я – поэт?
– А в деревенском кабаке ты чувствуешь себя свободнее? И здешнее общество помогает тебе осознать, что ты – поэт?
– Пожалуй, да, и лучшие мои строки рождаются здесь, когда я пьян! – сказал Бевил. – Беда в том, что я их забываю, когда трезвею.
Он замолчал и продолжал тихо сидеть, зажав в руках стакан с бренди. Ночь выдалась теплой. Жужжали комары, и воздух пропитался запахами реки. За дальними холмами еще виднелась желтая полоска заката, но над головой уже сгустилась тьма, и ярко мерцали звезды.
– А вы когда-нибудь думаете о том, – произнес Бевил, откидываясь назад и подняв глаза к небу, – что там – за далекими звездами?
– Иногда, – ответил Джек.
– И что вы видите, – спросил Бевил, – в своем воображении?
– Не знаю. Наверное, другие звезды и другую луну.
– «Другие звезды и другую луну…» – прошептал Бевил и произнес нараспев:
Неведомые звезды, невиданную вселенную.
И богов, более всемогущих, чем наши боги!
Он внезапно выпрямился и посмотрел Джеку прямо в лицо.
– Но что за всем этим? Ведь и звезды где-нибудь кончаются! Что вы видите за ними, на самой границе вселенной, когда лежите в постели и остаетесь наедине с небом, на которое смотрите из окна?
– Если бы ты был работягой и трудился на ферме с рассвета до заката, такие глупые вопросы не задавал бы. Оттого, что ты целыми днями сидишь в душной конторе, тебе и не спится по ночам, мальчик мой.
– Неужели вам не страшно? – продолжал Бевил. – Неужели вы не боитесь тех миров, которые простираются за звездами?
– Меня больше занимает то, что происходит в этом мире.
– А, понимаю, – произнес Бевил, поеживаясь. – Все то страшное, что происходит на земле… рождение, боль, болезни, смерть… неужели ничто вас не пугает?
– Все боятся смерти.
– А жизни вы тоже боитесь?
– Теперь я понимаю, почему ты пьешь! – воскликнул Джек. – Тебя что-то мучает – вот в чем дело!
Бевил рассмеялся, но не так, как он всегда смеялся – бодро и весело. Сейчас в его смехе было что-то жалкое. И Джек, глядя на тускнеющий горизонт, решил оставить парня в покое, заметив, что его лицо покрыла необычная бледность и в глазах застыл ужас маленького мальчика, который проснулся от ночного кошмара.
– Иногда я чувствую, что во мне что-то меняется. Я словно бы толстею, губы немеют и в то же время становятся влажными, а тело будто слеплено из глины. Потом начинается холодный моросящий дождь, который проникает во все мои клеточки, и я ощущаю огромное облегчение, какое бывает, когда понимаешь, что все на самом деле хорошо и ужас позади.
Бевил рассматривал оставшуюся на дне своего стакана каплю бренди, которая напоминала Круглую янтарную бусинку.
– Не кажется ли вам, что это ощущение сродни смерти? – спросил он.
– Если и так, это ощущение нельзя назвать самым плохим, – ответил Джек. – Я был бы не против, чтобы дождь промочил меня насквозь, и косточки мои перестали бы болеть.
– Иногда мне хочется, чтобы это поскорее случилось, и тогда мне уже нечего будет, бояться. И не будет больше ни страха, ни боли, ни отвращения… ни жалости к себе от того, что ты сам внушаешь отвращение другим…
