Жаклин Мартен - Сорвать розу
– Mais oui, Grand-mere,[4] слышу тебя. Не сомневаюсь, что тебя хорошо слышно даже на той стороне Гудзона в Нью-Йорке.
– Госпожа Дерзость! – Бабушка погрозила Лайзе пальцем в серебряном наперстке. – Хотя, признаюсь, предпочитаю дерзость, чем ту поникшую мрачную позу, в которой ты пребываешь в последнее время.
Лайза снова громко засмеялась, затем внезапно остановилась.
– Согласна, – призналась она, – я действительно немного потеряла присутствие духа. – Девушка, поднявшись со стула, быстрым грациозным движением опустилась перед бабушкой на колени. – Видишь ли, все домашние ходили вокруг меня на цыпочках, боялись сказать что-нибудь, напоминавшее о происшедшем, – создалось напряжение, а с тобой все по-другому, бабушка, – сказала она нежно.
– Гм! – бабушка похлопала ее по щеке. – Ты права, здесь вокруг тебя ходить на цыпочках не будут – нет причин. Мы побудем в обществе друг друга, прежде чем я отправлю тебя назад… давай посмотрим когда… – Она молча что-то подсчитывала, загибая пальцы. – Вероятно, надо ехать в середине апреля, и с новыми красивыми платьями.
– А почему в середине апреля? – полюбопытствовала Лайза, зная, что бабушка ничего не делает без серьезной на то причины.
– Пораскинь мозгами, дитя. L'affaire[5] племянника священника произошло в конце сентября. В начале ноября ты надолго уехала из дома к родственникам. Не будь такой наивной, пойми, какие пересуды могут возникнуть в связи с этим?
Лайза, оставаясь зрелой только телом, покраснела до корней волос, и бабушка насмешливо кивнула.
– Так я и предполагала. Итак, вернешься домой в это время, чтобы ни у кого не возникло никаких сомнений. Будешь ездить верхом по окрестностям, как и прежде, выезжать в экипаже со своей маман в город и наносить визиты, и всегда в красивых, идеально сидящих платьях, чтобы всем стало ясно: вопрос о ребенке никогда не возникал.
Она встала, внучка тоже. Бабушкина миниатюрная фигура казалась еще ниже рядом с высокой девушкой. Но это преимущество только в росте, объяснила себе Лайза, нет сомнения, кто из них обладает большей силой.
– Теперь, когда появилась ясность в наших планах, – предложила бабушка Микэ, – надо поесть – эти разговоры вызвали у меня аппетит. Завтра, – продолжала она, направляясь в маленькую гостиную, – испечем что-нибудь вкусненькое, а на следующей неделе пригласим портных.
Таким образом, Лайза, свыкшись с мыслью, что следующие несколько месяцев станут для нее наказанием, неожиданно почувствовала себя втянутой в различного рода деятельность и развлечения – обеды, танцы, встречи с друзьями, катание на санках, вечеринки.
А вскоре заметила, что больше не боится мужчин, хотя и выслушивала их напыщенные речи с ироничной улыбкой. Когда они расточали ей щедрые комплименты, на ее губах появлялась усмешка, а брови поднимались вверх, что приводило в замешательство любого джентльмена, пытавшегося открыть ей сердце, – нельзя же восхищаться леди, которая, похоже, смеется над тобой!
Полные страстного желания мужчины стекались в Грейс-Холл, благодаря им время текло быстро, и ей совершенно не хотелось возвращаться домой.
В намеченный день середины апреля экипаж отца стоял у парадной двери особняка, и ее два сундука были уже внизу – старый, привезенный ею, и новый, приобретенный бабушкой и наполненный красивой одеждой. Лайза почувствовала, что сейчас расплачется.
Бабушка и внучка расцеловались на французский манер в обе щеки, Лайза крепко обняла бабушку.
– Merci bien, Grand-mere,[6] – прошептала она. – Спасибо за все.
– Не глупи, дитя, – проворчала бабушка своим излюбленным тоном. – Ты должна знать, что доставила радость своим пребыванием здесь, однако, как бы мне ни хотелось отсрочить отъезд, этого делать нельзя: возвращение домой имеет определенную цель, – добавила она многозначительно. – Красуйся в своих одеждах, дитя, и держи высоко голову. Позже, если захочешь вернуться… – она выразительно пожала плечами. – Комната всегда будет к твоим услугам, но мне хотелось бы, чтобы у тебя появился муж.
– Не хочу никакого мужа.
– Не настраивай себя так упорно против замужества, Лайза. Согласна, бывают ситуации, когда одной жить лучше, – разве сама не испытала это после смерти Жака? Но надо, по крайней мере, дать себе возможность узнать и другую жизнь – не будь трусишкой, это на тебя не похоже.
Лайза отступила от бабушки. Слезы уже высохли на ее глазах, сверкая молодым огнем, она присела в реверансе в знак глубокого уважения.
– C'est bon,[7] – удовлетворенно воскликнула бабушка. – Так-то лучше. Всегда помни, моя Лайза, борись и никогда не сдавайся!
В последующие месяцы Лайзе часто вспоминались эти слова, поддерживавшие ровное настроение. Новые и наверняка более пикантные скандалы произошли на территории от Хэкенсака до Хобокена, но в окрестностях Элизабеттауна память о грехе Лайзы Ван Гулик все еще давала знать о себе.
Приличные молодые люди из хороших семей не решались ухаживать за ней, как это было принято. Какие бы чувства они ни испытывали к ней на самом деле, стыдясь сверстников, никто не решился бы жениться на такой девушке, как Лайза. Их семьи тоже не дали бы согласия на женитьбу.
И эти же молодые люди, встречая ее на Прекрасной Девочке во время поездок по фермам отца, легко и свободно предлагали ей известно что. Лайза разбила несколько физиономий и приложилась кнутом ко многим спинам, прежде чем приставания прекратились. Она изливала душу в письмах к бабушке Микэ, но никогда не говорила ни Аренду, ни отцу об этих многочисленных оскорблениях – они, конечно же, бросились бы защищать ее.
В середине лета ее скверное настроение заметно улучшилось – она собралась с давно откладываемым визитом к лучшей подруге Крейг Сент-Джон в Грин-Гейтс, ее родовое поместье в пригороде Трентона. Но тут пришло письмо от Крейг, написанное с обычной откровенностью.
«Лучше бы мне приехать в Холланд-Хауз. Хотя Грин-Гейтс сейчас принадлежит мне, я не чувствую себя в нем как дома с тех пор, как моя мать вышла замуж за мистера Томаса Кохрана. Можешь ли представить себе такую наглость? Он ожидал, что я стану звать его па или папа. Пришлось разъяснить, что единственный отец, который у меня был и которого хотелось бы иметь, похоронен на другой стороне Атлантики. С тех пор от него только и слышу о моей неблагодарности и дурных манерах, а это нытье делает жизнь матери невыносимой, значит, ради нее придется попытаться относиться к нему терпимо – попытка, которая истощает мое терпение.
Поэтому, дорогая Лайза, попроси, чтобы мать разрешила тебе написать послание – что-нибудь такое заковыристое, которое можно будет показать матери или мистеру Кохрану. Сообщай о каких-либо ужасных обстоятельствах, заставляющих тебя изменить планы, – сломанной ноге или простых растяжениях связок на лодыжке. И, конечно, подчеркни, как здорово было бы мое присутствие, чтобы облегчить твои страдания.
