Сидони-Габриель Колетт - Неспелый колос
– Вы мне рассказываете об этом, Ферре, словно какому-то заезжему туристу. Пятнадцать лет назад я уже искал, где здесь можно потратить мои первые сбережённые шестьсот монет…
– Уже пятнадцать лет! Ну да! Флип ещё не мог ходить не держась за руку… Жёнушка, ты посмотри на эту луну. Видела ли ты у неё такой оттенок за все эти пятнадцать лет? Ну да, клянусь, она… зеленоватая! Да нет, совершенно зелёная!
Флип пристально и строго поглядел на Вэнк. Только что упоминали о временах, когда она ещё не появилась на свет, хотя уже жила… Впрочем, сам он не хранил в памяти никаких воспоминаний о днях, когда они вместе играли в песочек. Видение тех далёких лет – белый муслин и загорелое тельце – как-то растворилось. Но когда в сердце своём он произносил: «Вэнк», вместе с обликом подруги ему виделся горячий песок под коленями и жёлтая струйка, сыплющаяся сквозь сжатые пальцы… Перванш скользнула взглядом по лицу Флипа. Как и у него, её сине-сиреневые глаза казались безмятежно спокойными.
– Вэнк, не пора ли тебе ложиться?
– Пожалуйста, мама, чуть попозже. Мне надо управиться с последней оборкой для платьица Лизетты. Старое она совсем истрепала.
Она сказала это мягко, а потом одним движением головы отодвинула далеко от себя и от Флипа блёклые тени членов семейного кружка, чьей реальности оба они почти не признавали. Флип, нарисовав турбину, авиационный пропеллер, механизм сепаратора, украсил лопасти винта большими радужными глазами, такими же, как на крыльях «павлиньего глаза», и добавил несколько тоненьких лапок и длинные усики. Затем начертал заглавное «V» и так его преобразил, помогая себе синим карандашом, что получилось ярко-голубое око, окаймлённое длинными ресницами – глаз Вэнк.
– Взгляни-ка, Вэнк.
Она склонилась над бумагой, положила на лист свою ладонь дикарки, казалось, выточенную из тёмного твёрдого дерева, и улыбнулась:
– Какой же ты несерьёзный.
– Что он ещё натворил? – крикнул господин Одбер.
Оба разом повернулись на его голос с видом несколько высокомерного удивления.
– Да ничего особенного, папа, – успокоил его Флип. – Глупости. Снабдил турбину ножками, чтобы увеличить её скорость.
– Ох, когда же ты достигнешь зрелости? Я тогда прибью распятие над нашим камином! Ему всё ещё не шестнадцать, а каких-нибудь шесть лет.
Перванш и Флип вежливо улыбнулись и вновь позабыли о присутствии расплывчатых существ, игравших в карты или вышивавших рядом с ними. Смутно, словно заглушённые морским прибоем, до их слуха донеслись несколько шуточек касательно «призвания» Флипа, которому прочили что-нибудь по механической части и электронике, и замужества Вэнк – темы, давно ставшие привычными. Вокруг большого стола раздались громкие раскаты смеха, потому что кто-то предложил обвенчать Флипа и Вэнк…
– Ох, ох! Да это равносильно браку сестры и родного брата! Они слишком хорошо знают друг друга!
– Любовь, госпожа Ферре, требует чего-то неожиданного, внезапного, как удар молнии!
– «В любви – дух вольности цыганской…»
– Марта! Перестань петь! Смотри, сглазишь хорошую погоду!
…Обручить его и Вэнк? Флип улыбнулся, преисполнившись ко всем им снисходительной жалостью. Обручение… Для чего? Вэнк и так принадлежит ему, как он – ей. Между собой они давно уже исчерпали эту тему, благоразумно порешив, что официальное обручение в видах на отдалённое будущее лишь замутит их давнюю страсть. Они заранее предвидели всё: бесконечные игривые намёки, нестерпимое подсмеивание, подозрительные взгляды…
…Вместе они захлопнули слуховое окошко в незримом убежище своей любви, через которое иногда общались с повседневной жизнью. Каждый из них проникся завистью к младенческому неведению родственников, к их беззаботной смешливости, спокойной вере в грядущее благоденствие. «Как они веселы!»– сказал себе Флип. поискав на челе поседевшего отца отсвет небесного огня или по крайней мере печать ожога, но ничего подобного не заметив. «Ах! – заключил он с чувством превосходства. – Бедняга так никогда и не любил…»
Перванш силилась представить себе то время, когда её мать могла бы страдать от молчаливого любовного недуга, хотела вообразить её юной. Но увидела лишь преждевременную седину, пенсне в золотой оправе и худобу, которая придавала столько достоинства осанке госпожи Ферре…
Девушка покраснела, обвинила одну себя в постыдной страсти, в слабости тела и духа, и покинула пошлый мир Теней, чтобы соединиться с Флипом на том пути, где их следы укрыты от посторонних глаз, где сами они могут погибнуть, ибо их добыча неподъёмна, чрезмерна в своей роскоши и завоёвана задолго до срока.
VIII
На повороте узкой дорожки Флип соскочил с седла, отбросив велосипед в одну сторону, а собственное тело – в другую, на припудренную мелом траву обочины.
«Уф! Довольно! Хватит! Помираю! И зачем только я вызвался отвезти это послание?»
Одиннадцать километров от их обиталища до Сен-Мало не показались ему слишком уж утомительными. Ветерок с моря подталкивал его в спину, а во время двух длинных спусков грудь под распахнутой рубашкой приятно холодило. Но обратный путь внушил ему отвращение к лету, велосипеду и собственной предупредительности. К концу августа на землю пал июльский зной. Теперь Флип ногами вперёд скользнул в жёлтую траву и облизал с губ тонкую пыль безлюдных дорог. От усталости под глазами набухли тёмные мешки, словно он только что боксировал, на его голых бронзовых ногах, торчавших из коротких спортивных штанов, белые шрамы, чёрные багровые ссадины запечатлели летопись каникулярных вылазок к морю и лазанья по скалам.
«Зря я не захватил с собой Вэнк, – усмехнулся он. – Вот было бы забавно!» Но голос другого Флипа, Флипа, влюблённого в Вэнк, затворившегося в своём не по летам стойком влечении, будто осиротевший принц-наследник – в слишком просторном дворце своих предков, ответил первому злобному голосу: «Стоило бы ей только пожаловаться, и ты на себе донёс бы её до самого дома…»
«Это далеко не очевидно», – возразил злой Флип. А Флип влюблённый на этот раз не осмелился его оспорить…
Он лежал у стены, над которой возвышались голубые сосны и матовые осины. Флип знал все закоулки побережья ещё с тех пор, как научился ходить на двух ногах и ездить на двух колёсах. «Это вилла «Кер-Анна». Слышно, как движок работает, ток подаёт. Интересно, кто её снял на это лето?»
Мотор за стеной задыхался, как собака, которую мучит жажда, а кроны серебристых осин шептались под ветром, будто вода маленького ручейка. Умиротворённый, Флип смежил веки.
– Сдаётся, вы заработали стакан оранжада, господин Флип, – произнёс спокойный голос.
