Марина Фьорато - Мадонна миндаля
— Прошу извинить меня за вторжение, синьор да Винчи, — сказал Франческо таким тоном, словно уже получил от художника извинение, — но я ищу вашего ученика Бернардино Луини, жестоко меня оскорбившего.
Бернардино заметил, как при этом купец покосился на свою супругу, по-прежнему неподвижно сидевшую на возвышении с молитвенно сложенными руками. Этим взглядом, брошенным исподтишка, он напомнил молодому художнику одного из котов его бабки — такого же гладкого, толстого и опасного, готового неожиданно цапнуть или вцепиться в тебя когтями.
Синьор да Винчи сделал еще несколько мазков, затем спокойно отложил кисть и повернулся к Франческо, постаравшись придать лицу удивленное выражение. Однако перед этим, как успел заметить Бернардино, глаза его коварно блеснули. Похоже, Леонардо намерен позабавиться.
— Я несколько озадачен вашим заявлением, синьор дель Джокондо, — произнес он. — Моему ученику всего двадцать три года, он учится искусству живописи. Так какое же зло мог он причинить вам, столь богатому и знаменитому купцу?
Эти слова явно сбили Франческо с толку. Бернардино усмехнулся. Он, как и Леонардо, прекрасно понимал: купец ни за что не признается в том, что стал рогоносцем по вине какого-то жалкого ремесленника. Понимал он также и то, что Леонардо проявит интерес к случившемуся лишь в том случае, если это коснется его работы, то есть если синьор Джокондо вздумает немедленно забрать из студии жену и ее портрет невозможно будет закончить. Вот тогда мастер, безусловно, по-настоящему огорчится. А значит, будет любыми способами защищать репутацию той, что ему позирует. Ну и заодно репутацию своего беспутного ученика.
Франческо неловко потоптался на месте, перемещая с ноги на ногу свой немалый вес, и наконец пробормотал:
— Это дело очень личное, синьор да Винчи. Оно связано с моей… торговлей.
— Видите ли, синьор. — Леонардо деликатно кашлянул. — Я просто в отчаянии: ведь я-то ничем не могу помочь вам решить ваши проблемы с… торговлей. — При этих словах бровь художника опять лукаво поползла вверх. — К тому же, боюсь, синьора Луини в данный момент вы здесь не найдете. Дело в том, что не так давно я получил заказ от его светлости дожа Венеции и отправил Бернардино в этот славный город, дабы он там все подготовил к началу работ.
Франческо недоверчиво прищурился, не сводя глаз с художника, но Леонардо, ничуть не смутившись, извлек из рукава письмо и протянул ему.
— Вам ведь наверняка известен герб дожа?
Купец взял протянутое письмо, тщательно обследовал печать и с недовольным видом признал ее подлинность. Затем он попытался было вскрыть послание, но художник моментально отобрал у него письмо и сухо заметил:
— Извините меня, синьор, но это также очень личное дело.
И с этим Франческо ничего поделать не мог. Он, впрочем, еще попытался сохранить достоинство, заявив:
— Ну что ж, значит, пока этот щенок больше не будет попадаться мне на глаза! Но пусть знает: если я еще раз увижу его на улицах Флоренции, он тут же получит вызов и будет мною убит!
Бернардино за ширмой в изумлении округлил глаза. Господи, да ведь на дворе уже 1503 год! Целых три года, как наступил новый век, а этот человек по-прежнему вещает, точно обманутый любовник из античной пьесы! Бернардино, продолжая внимательно следить за своим соперником, увидел, как тот, галантно подав руку жене, по-прежнему недвижимо сидевшей на возвышении, сухо велел:
— Следуйте за мной, мадам.
И Бернардино заметил, как Леонардо при этих словах вздрогнул, потом прямо-таки окаменел и в отчаянии воскликнул:
— Нет-нет, синьора! Умоляю, не шевелитесь! И не вставайте с места! — Он живо повернулся к Франческо: — Синьор, у вас ведь нет и не может быть никаких особых причин уводить вашу супругу из моей студии? И я очень надеюсь, что в отсутствие того человека, который вас обидел, вы постараетесь забыть о нанесенном вам оскорблении, ведь ни я, ни ваша жена ничуть в этой истории не виноваты, или я не прав?
Этого Франческо, разумеется, никак не мог отрицать, тем более прилюдно, и, похоже, заколебался, а Леонардо тут же прибегнул к лести.
— Вы только представьте себе, синьор, сколь сильно укрепит этот портрет вашу репутацию горячего поклонника и покровителя изящных искусств!
Если честно, Франческо изящные искусства терпеть не мог и совсем ничего в них не понимал, зато прекрасно понимал, что репутация Флоренции среди прочих городов-государств во многом зависит от того, насколько в ней развиты живопись и архитектура, и чувствовал всю важность того, что именно он оказывает покровительство художникам и архитекторам родного города, то есть и сам как бы является частью его достоинств. Однако он все еще не был готов смириться.
— Это всего лишь портрет, — сказал он с легким презрением, — а не одно из ваших великих батальных полотен или, скажем, сцена из Священного Писания. Картину такого рода увидят разве что члены моей семьи да наши ближайшие друзья, когда она будет висеть в нашем палаццо.
— О нет, синьор, вы ошибаетесь! — Теперь Леонардо заговорил с явным воодушевлением, в нем проснулась страстная любовь к своей работе. — Это будет особенный портрет, в котором отразятся поистине все достижения моей новой техники письма! Посмотрите на замечательную игру света и тени, на это чудесное chiaroscuro![10] И вот сюда еще посмотрите, на ее губы. Обратите внимание, как я затушевал уголки губ вашей супруги, желая придать ее лицу несколько загадочное выражение. Эту манеру я называю sfumato.[11] Поверьте, синьор, портретом вашей жены станет восхищаться весь мир! А вы, оказывая ей подобную услугу, лишний раз докажете, что являетесь не только великим покровителем и ценителем искусств, но и одним из величайших, благороднейших супругов на свете!
Эти слова все и решили. Ибо, несмотря на свою фамилию,[12] Франческо был начисто лишен чувства юмора, зато наделен изрядной долей гордости и тщеславия. Хотя, может, и лучше было бы устранить все непристойные слухи, связанные с именем его жены, а не давать этому художнику возможность обессмертить ее с помощью портрета. Но лесть победила. Синьор дель Джокондо резко опустил руку, протянутую жене, молча поклонился Леонардо и покинул студию.
Бернардино с облегчением прислонился лбом к деревянной перекладине ширмы. Он вдыхал сладкий запах масла и древесины тополя, а также… сладостный аромат сандалового масла, которым щедро умащивала себя дама его сердца, и едва ощутимый острый перечный запах этой женщины, который он так хорошо запомнил во время их вчерашней столь бурной ночи. Вспомнив эту ночь любви, Бернардино мгновенно испытал острый приступ желания, но ему пришлось убедить себя, что стоит несколько повременить с подобными безумиями — ведь он только что счастливо избежал жестокой расправы. Этот проклятый рогоносец готов был прямо-таки шкуру с него содрать, так что ни в коем случае нельзя сейчас поддаваться собственному сладострастию. Нет, он должен проявить силу воли и оставить эту синьору в покое. Леонардо окликнул его, и голос учителя окончательно отрезвил юного художника.
