Маргарет Брентон - Жемчуг проклятых
К письму прилагалась банкнота в 10 фунтов, которую дядюшка, видимо, считал исчерпывающим подтверждением родственных чувств.
— Но, наверное, ему под пятьдесят, не меньше.
— Старый, — вздохнула Сесиль Лебран, юная креолка, дочь коммерсанта с Ямайки.
— Ах, возраст тут не при чем! Главное, что он холост! Несси, он ректор или викарий?
— А какая разница? — навострила ушки Сесиль.
— Огромная! Не знаю, как у вас, но у нас прихожане платят десятую часть дохода на содержание священника. Ну так вот, если священнику причитается вся десятина до последнего пенни, он ректор.
— А чтобы стать ректором, надо хорошо учиться в семинарии, да?
— Ах, если бы! Достаточно купить приход у другого ректора, если деньги позволяют. Некоторые так и вовсе покупают два прихода, а то и три.
— Но как же они успевают во всех служить?
— Вот как раз для этого ректор нанимает викария — своего заместителя в приходе. Предоставляет ему дом и платит, сколько не жалко, — вздохнула Ханна.
Все эти хитросплетения были знакомы ей не понаслышке — как раз таким викарием служил ее отец.
— Поэтому за ректора нужно сразу выходить замуж, а за викария… а за викария уже по обстоятельствам, — пояснила она.
Сесиль жеманно пожала плечиками. Ей, католичке, до сих пор претила мысль, что священники вообще могут вступать в брак. Это было странно и даже как будто неприлично.
— Мистер Линден — ректор, — не без гордости поведала Агнесс. — Более того, он младший сын графа. Он, верно, унаследовал бы титул, но его старший брат скончался, оставив сына. Тот сейчас в Итоне. А дядюшка приглядывает за поместьем, покуда мой кузен не достигнет совершеннолетия.
По телу Ханны пробежала дрожь, словно у гончей, взявшей след лисицы.
— Знаешь что, Несси? Забудь все, что я говорила! Ну зачем тебе ректор? Лучше дождись, когда кузен из Итона вернется. А с дядюшкой постарайся просто ужиться. Угождай ему, чуть что — «да, сэр, как прикажете, сэр». Глубокий книксен, глазки опущены, ресницы покорно трепещут… А сама ждешь кузена!
— Главное, не рассказывай ему о своих способностях. Например о том, как ты утихомирила наш полтергейст.
Эту реплику подала Эми Шарп, главная бунтовщица пансиона. Поставив ноги на каминную решетку, она листала «Записки о демонологии и колдовстве» сэра Вальтера Скотта.
— Ну, хвастаться и правда нехорошо…
— Да я не о хвастовстве! Подумай сама, Агнесс Тревельян! Кто проводил допросы на ведовских процессах при добром короле Якове? Коллеги твоего дядюшки.
— Но мы живем в прогрессивные времена. Уже поезда ходят!
— Ничего, в Йоркшире сильны традиции. Смотри, как бы дядюшка не искупал тебя в мельничном пруду. Так ведьм проверяли: если всплыла, то сразу петлю на шею, а если потонула — упокой Господь ее душу.
— Да никакая я не ведьма! Просто немножко другая.
— Не сомневаюсь, что когда осужденных женщин волокли на виселицу, они вопили то же самое.
— Pauvre Agnès, ее будут мучить, — заключила Сесиль и встряхнула иссиня-черными локонами.
От подруг ничего не скроешь, но к ее способностям девушки относились с пониманием. Тем более, что тот полтергейст уж очень всем досаждал — толкал под руку по время уроков чистописания, воровал носовые платки, юбки пришпиливал к стульям. А стоило с ним поговорить по душам — и все, успокоился! Даже начал подсказывать во время экзаменов, чем снискал любовь всего пансиона.
Агнесс украдкой вздохнула. Нет, к бесцеремонности Эми она давно привыкла. Зато она страшно завидовала красоте креолки, ее пышным формам в сочетании с капризным детским личиком. Сама мисс Тревельян была невысокого роста и довольно худенькая. Ее коже, чистой и белой, недоставало шелкового лоска или же хрупкой прозрачности мрамора. Скорее ее можно было сравнить со свежими сливками, которые умиротворяют, но — увы! — не опьяняют и не толкают на безумства. В глубине души мисс Тревельян считала себя уродиной. Курносый носик казался ей маленьким и невыразительным. Густые и мягкие, как беличий мех, брови — слишком прямыми. Ей хотелось чувственные алые губы — природа послала ей бледные, словно лепестки в самом сердце розового бутона. Ей хотелось волевой подбородок, но и тут вышла промашка! Подбородок оказался округлым, да еще и с едва приметной ямочкой, проступавшей, когда Агнесс улыбалась. Только у простушек бывает так! Единственными своими чертами, хоть сколько-нибудь приемлемыми, она считала синие глаза да рыжеватые вьющиеся волосы.
Словом, Агнесс Тревельян была хорошенькой, но никак не красавицей.
Между тем беседа плавно перетекла к модным фасонам шляпок. Пока девушки судачили о том, что гроденапль вытеснил креп, а на смену перьям пришли цветы из бархата, Агнесс выбежала из гостиной.
Ей не терпелось запечатать конверт сургучом — не обычным красным, а золотистым, очень дорогим. Для такой оказии ничего не жалко! Пусть дядюшка увидит, как она его почитает.
Но прежде, как заведено во всех пансионах, переписку следовало показать директрисе.
Впрочем, мадам Деверо была добродушным цензором. Еще ни разу не случалось, чтобы она вымарала из чьего-то письма упоминание о несвежих простынях или о супе из тухлой говядины. А все потому, что ученицам и в голову не пришло бы о таком написать. Постельное белье всегда пахло крахмалом, а суп был наваристым, да еще и с двойной порцией хлеба.
В пансионе мадам Деверо не нашлось бы ни одной леди, хотя дочери рыцарей здесь время от времени появлялись. В основном же сюда отдавали дочерей дворяне-джентри среднего достатка да купцы, которые рассчитывали, что из их Нэнси или Сью воспитают изящное украшение гостиной, причем гостиной непременно лондонской. Минимум математики, минимум географии, никакой латыни. Вдоволь пения и танцы до упаду, а по вечерам — рукоделие, вроде оклеивания перьями шкатулки для перчаток.
Шагнув за порог пансиона, выпускницы почти сразу попадали под венец, хотя некоторые задерживались в гувернантках. Как раз на такую профессию и рассчитывала наша героиня.
2.В назначенный день Агнесс топталась у входа в гостиницу «Зеленый дракон».
В дорогу девушка надела простенькое хлопковое платье, белое в крупную зеленую клетку. Теперь она задирала его настолько высоко, насколько позволяли приличия — почти до щиколотки. После дождя площадь перед гостиницей превратилась в болото, по которому бродили голенастые куры.
Проводить ученицу вызвалась сама директриса, невысокая дама, похожая на сладкую булочку: с глазами-изюминами и рыхловатым лицом, обсыпанным белой, словно бы сахарной пудрой (в детстве мадам перенесла оспу). Сходство довершал приторный запах, исходивший от ее платья — свое белье мадам перекладывала не сушеной лавандой, а стручками ванили.
