Людмила Сурская - Сколько живёт любовь?
— Он был обязан… Это его обязанность. Я только заставила выполнить его свой долг перед моей девочкой.
— Обязан? Он ничего тебе не обязан. Ты этого ребёнка устроила себе сама. Это первое. Второе, — зачем, если ты не отдала девочку нам, нужно было говорить ей кто её отец, а? Или считала, что быть "подстилкой" маршала престижно, чем кого-то другого. Очки себе таким способом набирала. Мерзость какая…
— Неправда, — вплотную подступила к Юлии соперница.
— Да, правда всё это, правда и тебе она известна не хуже меня. Как ты ради своей прихоти, перешагнула через меня и мою дочь, так ты ради своей цели и по нему прошлась.
— Не поняла…
— Разве. С чего такая непонятливая-то стала. Адуся, узнав, что отец связался с тобой, хотела отказаться от его фамилии, а я уйти, но ради его спокойствия на фронте и любви к нему, мы запрятали свои обиды и жили только для него. Вам обоим это не понять. У вас иные принципы, подходы и цели… А ведь, если б твоей дочери от Рутковского нужны были отцовская любовь и поддержка, он бы наверняка оценил, принял это и фамилию свою дал по собственной инициативе… Вам же не его любовь нужна была, не её вы просили, а фамилию. А ведь у него уже были нелады со здоровьем. Пожалели бы. Где там… Наоборот, узнав, что он болен, усилили натиск. Поторопились, мало ли протянет ноги и не достигните цели… Для вас с доченькой всё счастье на фамилии сошлось, любым путём получить мечтали. И добились своего, правда какой для него ценой. Про долг теперь вспомнила… Как вырывала и хитрила с той беременностью забыла. Обещала: "Никто не узнает, не напомню о себе, исчезну, кровиночка для себя… одна всю жизнь проживу…" А ведь могла не рожать, отдать ему… Тебе же она не нужна была, бабка с дедом воспитывали. Ради принципа на столб полезла… Зачем же врёшь, кому врёшь, нас тут трое. Ты, я и он. Не слишком ли рано ты развернулась. Я жива и здорова. Языком тоже пока ворочаю. Очень прошу, погуляла по молодости, замуж сбегала и вторую дочь родила, сейчас же опять не скучно живёшь, угомонись. Оставь нас в покое. Память его марать не дам.
Та насмешливо взглянула на возбуждённую Юлию, которая высказавшись попыталась уйти. Остановила её. Теперь они поменялись местами. Юлия стояла к стене лицом, а "воробушек" спиной. Вцепившись в рукав Юлии и подавшись к ней, прошипела в лицо:
— Что ты мне сделаешь?
С ответом Юлия не медлила.
— Застрелю.
— Не смеши меня, размахалась, полководец. Всё равно ты уйдёшь в землю раньше.
Юля не отвела глаз. Глаза в глаза. Боль в боль.
— Ада останется, она спуску не даст, у неё рука не дрогнет. Она за отца горло перегрызёт. Будь уверена, тебе позорить его имя не позволит. Как у тебя язык поворачивается, это называть любовью. Какие ты там романтические роковые и судьбоносные встречи и истории сочиняешь. Тебя по просьбе Казакова к своей любовнице Шишманёвой, найти тихую без претензий барышню согласную стать на время войны "матрасом" для Рутковского, нашла и привела она. Заметь по добровольному твоему согласию. Ты зачем тень на плетень наводишь, ведь я жива и знаю, как это было. Про какую ты любовь там плетёшь. Мы вынуждены были с ним пойти на этот шаг. Кого ему до тебя приводили, баб с которыми спали все кому не лень. Это приносило проблемы и неприятности. Вот и решили, что лучше иметь одну, свою, чистую и контролируемую. Не понимать ты этого не могла… Тебе объяснила всё Шишманёва, Костя… Так для кого этот цирк. Чего ты сейчас с нас хочешь?
— Как хочу своей жизнью так и распоряжаюсь… — вызывающе заявила та.
Юлия усмехнулась:
— Кто против… если только своей. Но ты в ту кашу сунула своего ребёнка и нашу семью. Погуляла, не ты одна в те годы и живи себе тихо. Кто тебя трогает. К тебе по-человечески отнеслись, а ты с экзотической трепотнёй в народ пошла… Общественность потешаешь, интервью даёшь. Я понимаю — соглашаясь на роль матраса, ты строила свои с дальним прицелом планы. С другим возможно всё и получилось бы, но не на того мужика ты напала… Проиграла ты. Успокойся уж, дай жить нам с дочерью, а ему лежать спокойно.
Юлия тогда и в страшном сне предположить не могла, что дочь уйдёт первая и ей придётся пережить ещё и это. А их память останется без защиты. Внукам душу не откроешь- маленькие мальчики. Да им и не интересно это… Жизнь приучила держать рот на замке. Распахивать врата души не имела привычки. Один дневник сожгла, когда Костю засадили в "кресты", второй потеряла при переезде из Польши…
— Ты меня укоряешь… Кто тебе поверит. Никого уже причастных к той истории нет в живых. Значит, будет так, как я сказала. К тому же у меня его письма, а они такие нежные, в стихах… Считаешь я не способна чувствовать? Ты тыловая крыса не понимаешь, как рвалось у меня сердце на кусочки от страха за него, лез же в самое пекло, а ты бросаешь мне, что не любила… — пыталась изобразить обиду она.
— Тыловая крыса? В холоде, голодные, бабы тянули семье, растили хлеб, рыли укрепления, стояли день и ночь у станков. Для того, чтоб вы ушедшие на фронт, могли воевать. Воевать, а не в штанах генералов радость искать. А ещё в тылу ждали. Заранее отпуская мужьям грехи. Ждали, что это такое тебе не понять. Ты ждать не будешь, ворованным счастьем привыкла промышлять. А сердце твоё рвалось, наверное. Охотно верю. Только не за него. За своё будущее. Столько планов, такая конфетка и накроется. Второго такого удачного случая не выгорит. Командующих фронтов по пальцам можно пересчитать. Понятная ты, понятная… Таких бойцыц не мало было. И самый раз помолчать бы вам.
Слова Юлии задели её и она решила подсолить ей.
— Не благодарная. Я оставила тебе его, пожалела вас. Он приходил, упрашивал. А ты не ценишь хорошее.
"Ну вот меня ещё и упрекают". Юлия выпрямилась. "Какая артистка, да Седова ей в подмётки не годится".
— Не финти. Ты хваталась за него до последнего. Дочь Надеждой назвала. Не он, а именно ты. Надежду на груди грела, что семью бросит и выберет тебя. Торчала в армии до предела не уезжая домой, парад профукала, а меня рядом с ним не было. Опять шанс упустила. А могла б успеть, тебя с ребёнком никто там не держал. Надеялась: оставит около себя, пристроив в госпиталь, хоть в качестве любовницы. И в сорок шестом мы с ним вместе приезжали. Я в машине осталась, а он поднялся к вам. Поэтому прекрати сказки сочинять. Никакого звездопада не было.
— Ты меня вогнала в краску стыда…,- ухмыльнулась она.
— Да что ты? Раскраснелась точно, только это злость, а не стыд. У тебя никогда стыда-то не было, иначе ты из "матраса" не устраивала бы шоу на всю страну. Так что не надо надрываться изображать опороченную невинность.
"Воробушек" кипела. Приблизившись почти вплотную она по змеиному шипела:
