Мэрилайл Роджерс - Шепот в ночи
— Что вы собираетесь делать с этим страшным зельем? — в вопросе Клевы звучало скрытое осуждение.
Перед бледным лицом Дэйра она держала небольшой предмет, найденный в складках нижней сорочки, который без внимания отложили в сторону, когда осматривали рану.
Голубые глаза прищурились, разглядывая пузырек с зеленой жидкостью, который юный Халберт дал ему сегодня утром. Он ответил вопросом на вопрос:
— Это яд?
Клева кивнула со зловещим видом:
— Самый страшный из всех, что я знаю.
— Тогда, — ответил Дэйр на ее первоначальный вопрос, — я намерен его уничтожить.
— Он так опасен, что лучше не терять времени и сделать это сейчас же. — Клеву не легко было испугать, и поэтому ее откровенная тревога произвела сильное впечатление. — А так как вам нельзя вставать по крайней мере до конца дня, умоляю, позвольте мне избавиться от него сейчас же.
Как только Дэйр согласился, Клева кинула флакон в корзинку с лекарствами — которые она собиралась отнести обратно к себе в альков, — чтобы там как можно скорее покончить с ним.
— Эту повязку, Элис, нужно менять регулярно и прикладывать свежую всю ночь. Вы знаете, как нужно ее готовить, поэтому на вас я и возлагаю эту заботу. Ухаживайте за своим достойным супругом. — На лице Клевы мелькнула тень добродушной усмешки.
Ни Дэйр, ни его мать не обратили внимания на последнее замечание Клевы, но Элис вспомнила свои слова, сказанные в защиту Дэйра. Так как Клева не присутствовала при этом и не могла слышать всего, что было тогда сказано, стало ясно, что слухи о мошенничестве Тэсс разнеслись с такой быстротой, о которой Элис могла только мечтать. Они достигли ушей Клевы в тот короткий промежуток времени, что она собирала необходимые для раненого лекарства. Новость слегка смягчила тревогу Элис, и она молчаливым кивком ответила на поддразнивание Клевы, блеснув широко открытыми зелеными глазами.
Сделав все необходимое для необычно послушного пациента и угадывая желание леди Элинор остаться наедине с супругами, Клева поднялась со своего места:
— Я вернусь попозже с питательным отваром, который снимет боль у милорда и принесет ему целительный сон.
С этими словами она аккуратно разложила лекарства и чистую ткань для примочек и тихо скользнула прочь. Встретив Томаса сразу же за дверью, она отрицательно покачала головой. Очевидно, он собирался войти в спальню, но она твердо сжала руку удивленного рыцаря и решительно увела его прочь.
В спальне Элинор склонилась нерешительно над сыном, который смотрел на нее с понятным недоверием. Перед его мысленным взором пронеслась длинная череда лет, когда она вела себя по-другому, непонятно почему и одинаково бесстрастно, как бы больно и неприятно ей ни было.
— Я ждала долгое время, без сомнений слишком долго, чтобы поговорить с тобой. Это так важно, что я не могу больше ничего скрывать, тебя это касается в первую очередь.
Яркие голубые глаза превратились в кусочки льда. Это касалось его, в этом не было никаких сомнений. Он мог только удивляться, почему именно теперь наступил тот момент, когда его мать хочет сознаться в своей связи с Люцифером. Циничная усмешка не могла разогнать его тревоги перед неведомым.
Разглядывая смуглого красивого мужчину, лежащего перед ней, Элинор подумала, что только кровное родство позволяет ей читать его мысли и понимать его, потому что на деле она не знает своего сына.
— Ты действительно — дитя искушения, но не дьявольское отродье!
У нее перехватило горло, и она остановилась, чтобы вернуть себе хоть немного прежнего самообладания.
Выражение лица Дэйра не изменилось, но голубые глаза прищурились в предчувствии чего-то необычайного после такого загадочного заявления. Элис страдала за него, видя скрытую боль во взгляде, но не останавливаясь продолжала суетиться вокруг него. И хотя внимание Дэйра было сосредоточено сейчас на старшей из женщин, он чувствовал в движениях Элис еще одно доказательство ее преданности, которую не поколебали даже эти страшные слова.
Огромным усилием воли Элинор подчинила себе свой голос, хотя он оставался слабым и утратил свою мелодичность:
— Ты не сын Сирила и не внук первого Родэйра.
Ни малейшим движением Дэйр не выдал своего отношения к словам, которые потребовали от Элинор большого мужества. Он почувствовал что-то похожее на облегчение, что не был сыном первого, человека, полного жгучей ненависти, прикрытой флером благочестия. Что касается его связи со вторым, то отрицать ее было бы трудно. Сколько себя помнил Дэйр, его всегда называли копией графа Родэйра. Легкая улыбка смягчила жесткую линию губ, и голубые глаза прямо ответили на взгляд темно-карих.
И снова Элинор прочла мысли сына и высказала их вслух:
— Ты — сын Родэйра.
Признание вылетело на одном вздохе с таким чувством вины, что, казалось, невозможно было носить в себе это чувство долгие годы и не быть раздавленной им.
— Это мой грех. Я старалась, как могла, чтобы твои страдания не превышали моих возможностей оградить тебя от еще больших.
На это Дэйр ответил улыбкой, которая стала нежнее и ласковее, в то время как чуткое сердце Элис ныло от сострадания к этой женщине и ее боли, которую она носила в себе так долго. Но ее не покидала также и мысль о том, что Дэйр тоже нес свое бремя страданий все эти годы, и она непроизвольно высказала свои мысли вслух:
— Но он все же страдал. Его не покидала боль от вашего постоянного отступничества даже тогда, когда он нес ужасный крест проклятия графа Сирила.
— Да, ужасную, страшную цену заплатили мы оба. И все-таки она могла стать совершенно невыносимой, веди я себя по-другому.
Карие глаза, блестевшие от непролитых слез, молили о сочувствии, когда Элинор объясняла им то, что она имела ввиду.
— Вступись я за Дэйра, и Сирил назвал бы его еще хуже — ублюдком.
Как только мать раскрыла ему тайну его рождения, Дэйр вспомнил законы наследования и все опасности, грозившие в связи с этим ему, Дэйру. Элис же только теперь, услышав то, что сказала графиня, поняла скрытый смысл предостережений не допытываться о прошлом Дэйра, чтобы не принести ему еще большего вреда. Если бы Сирил отказался от отцовства, не только Элинор подверглась бы унижению, но и Дэйр был бы низведен до положения простого крестьянина, вынужденного трудиться в поле, лишенного положения и всяких надежд на будущее.
— Но почему же тогда он так не сделал?
Зная, как глубоко ненавидел его «отец», Дэйр не мог понять, что же сдерживало этого человека.
— Все очень просто. Он настолько не выносил меня, что ему доставляло наслаждение мучить меня именно таким образом. Ему было приятно видеть, как я страдаю за свою неверность. День за днем, год за годом я вынуждена была оставаться в тени и наблюдать все, не смея утешить тебя в оскорблениях, которым ты подвергался, не смея отрицать все ужасные сплетни и несправедливые обвинения.
