Елена Арсеньева - Страшное гадание
– То есть вы хотите сказать, – с трудом собирая мысли и выдавливая из себя слова, пробормотала Марина, – вы хотите сказать, что Урсуле привиделся призрак и она… она бежала от несуществующего преследователя?!
Джессика выпрямилась и глянула на нее вприщур – будто острым лезвием полоснула!
– От несуществующего преследователя? – повторила она громко, и в голосе ее звенела сталь. – О нет! Я вовсе не это хочу сказать! Несуществующий преследователь не задушил бы несчастную невесту ее же собственной фатой! Я хочу сказать совсем другое. Я хочу сказать, что преследователь изображал привидение, зная, что это может лишить Урсулу остатков разума и сил. А потом, когда это произошло, он без помех, хладнокровно задушил ее, на всякий случай еще и сбросив с башни. И знаете что, Марион? Мне кажется… нет, я даже уверена: убийца изображал не человека на деревянной ноге и не поэта, убившего брата. Я думаю, он принял облик леди Элинор, ибо именно ее больше всех почитала и боялась безумная Урсула. А потом, сделав свое страшное дело, убийца вернулся к себе и снял свой ужасный наряд: какой-нибудь белый балахон, испятнанный кровью, белую вуаль, кровавые тряпки, которыми он обвязывал свои запястья, чтобы уж полностью уподобиться леди Элинор… Надо думать, он – или она, ведь это вполне могла быть женщина, была совершенно убеждена в том, что никому и в голову не взбредет ее заподозрить. Она была уверена в своей безнаказанности, а может быть, убийство опьянило ее. Говорят, такое случается! Словом, она не позаботилась получше спрятать свой страшный карнавальный костюм, а бросила его в первый попавшийся угол… где он и валяется до сих пор! – воскликнула Джессика, наклоняясь и доставая из-за шкафа комок белого, испятнанного кровью тряпья. – Или вы скажете, что вам это кто-то подбросил в вашу запертую изнутри комнату?
Марина ничего не сказала: не могла.
Ноги подкосились, и она резко села на кровать.
Джессика, даже не взглянув на нее, прошла к двери и распахнула ее. Вошел Десмонд.
Марина только вздохнула – да так и замерла с полуоткрытыми губами.
Десмонд тоже не глядел на нее: только на одежду, свешивающуюся из рук Джессики.
– Так, – хрипло выдохнул он. – Значит, так… А ведь я тебе не поверил. – Он поднял измученные глаза на Джессику.
– Ничего, – ласково сказала она. – Ничего. Я все понимаю. Это… это и в самом деле кажется непостижимым. Но надо еще проверить серое платье.
– Да. Проверь, – безжизненным голосом проговорил Десмонд. На Марину он не глядел, словно ее и не было в комнате.
Джессика тоже смотрела только прямо перед собой, когда огибала кровать и шла к шкафу. Без спросу она открыла его, без спросу принялась рыться в вещах, и Марина вдруг испуганно обхватила себя за плечи: ей захотелось убедиться, а в самом ли деле она здесь сидит? Может быть, ее и впрямь нет в комнате, оттого Джессика и ведет себя столь бесцеремонно, а Десмонд стоит как неживой и тупо верит напраслине, которую возводит на нее Джессика?
Но именно в то мгновение, когда Марина убедилась в реальности своего существования, Джессика выхватила из шкафа платье и подбежала к свету.
– Вот! – воскликнула она торжествующе. – Вот они, эти пятна. Я так и знала, что она не позаботится их свести. Она не сомневалась…
– Да, – тем же мертвым голосом молвил Десмонд. – Она не сомневалась ни в себе… ни во мне. А напрасно.
Тут он наконец поднял глаза, но почему-то не смотрел ей в лицо, а на руки, которыми она все еще слабо ощупывала свои плечи.
– Вижу, пальцы вы все-таки отмыли от крови, сударыня. Это, конечно, было проще, чем вывести пятна…
– Какие? – шепнула Марина робко. – Пятна какие? Я и забыла о них…
– Пятна крови. – Он не глядя выхватил у Джессики серое бархатное платье и сунул его в лицо Марине.
О господи! Да ведь это пятна от краски, которой Марина перемазалась в комнате Джессики. На кровь они, может быть, и похожи, но… чепуха! Эти-то пятна каким образом участвуют в паутине ужаса, которой опутана Марина?
– О чем вы говорите, в толк не возьму! – выкрикнула она и сама поразилась тому, как хрипло, неуверенно звучит ее голос. – Какое платье? Какие пятна! О чем вы говорите, когда кто-то убил Урсулу?!
– Кто-то? – повторил Десмонд, отшвыривая платье с такой силой, что оно долетело до Джессики и накрыло ее с головой, и теперь она бестолково трепыхалась под ним, пытаясь высвободиться из тяжелых складок. – Кто-то? О да! Этот кто-то убил Урсулу… а еще сегодня утром в лесу нашли чуть присыпанное дерном и песком еще одно тело. Тело капитана Вильямса с перерезанным горлом. Кто-то убил и его тоже! Агнесс, Вильямс, Урсула… а кто будет следующим, Марион? Может быть, я?
* * *И это были не последние его слова. Он еще успел сказать:
– Ваш любовник схвачен и во всем признался!
А потом вышел, так ни разу и не посмотрев на Марину.
Джессика не удержалась и бросила торжествующий, но в то же время и опасливый взгляд: вдруг Марина примется оправдываться и не дай бог сможет разубедить или хотя бы разжалобить Десмонда! Но та не шелохнулась, и Джессика удалилась в окончательном убеждении, что накрепко пригвоздила свою жертву. И чем дольше она будет в таком убеждении пребывать, понимала Марина, тем лучше.
Стало быть, Хьюго схвачен. Джессика и его не пощадила… И признался! В чем, интересно знать? Уж, конечно, не в том, как ненасытная любовница в восторге скребла его спину ногтями! Небось нагородил целую гору нового вранья, очернившего Марину. Например, что она подстрекала его убить Урсулу или что-нибудь в этом же роде.
Урсула… Урсула погибла!
Увы, увы, – вон тот лесок,
Те изумрудные холмы,
Где обнимал меня дружок,
Где по цветам бродили мы, —
словно бы зазвучал вдруг совсем рядом печальный, надтреснутый голосок. Марина прижала кулаки к глазам. Глаза болели – наверное, оттого, что слез не было. Вот странно: она, у которой всегда ручьем лились слезы, чуть голову наклонишь, на сей печальный раз почему-то не могла плакать, и от этого было так горько на душе – горше некуда. Она вспомнила, как увидела Урсулу впервые: истлевший флердоранж на кудлатой седой голове, густо нарумяненные пергаментные щечки, выцветшие, исплаканные глаза, сухая лапка, нервно комкающая платье… вечная невеста! Она осталась такой и в жизни, и в смерти – глядевшая на мир с вечным ожиданием чуда, но узнавшая только одно: чудес не бывает и зло неодолимо…Любопытно бы узнать, сама-то Джессика, обвиняя Марину, верила в то, что говорила, или просто нагло, вдохновенно лгала, как она лгала всем и всегда? Жаль, что она нашла этот дурацкий балахон за шкафом, а не то еще вопрос, какое последнее, «роковое» доказательство приберегла бы она для Десмонда. Ну, у нее всегда нашлась бы в рукаве козырная карта, как у заправского шулера. А тут даже не пришлось прибегать ни к каким махинациям. То-то небось возликовала Джессика, увидев, что жертва клеветы избавила ее от всех хлопот по подтверждению страшного обвинения!
