Елизавета Дворецкая - Дочери Волхова
Когда поутру Вышеслав с братом отправился к Домагостю, Остряна выждала самую малость и повела сестер «погулять по бережку». Выдать свою причастность к происходящему, она не могла, но и сидеть, выжидая в неизвестности, было невыносимым.
Увидев вышедшего из клети Велема, Остряна почувствовала, как у нее дрогнула сердце. Она ничего не могла с этим поделать; становилось неловко, любое приходящее на ум слово казалось глупым, а руки само собой принимались теребить кончик косы, как у тринадцатилетней дурехи. И чем дальше, тем больше. Сейчас он уже стал в ее глазах красавцем или, во всяком случае, достаточно привлекательным, а черты его открытого лица, в которых отражались ум, твердость, честность и доброжелательность, были лучше любой красоты, и даже следы оспинок у него на лбу для нее сияли, будто звезды из кощуны.
– Здоровы будьте, красавицы! – Велем улыбнулся им, но Остряна видела, что он перед этим думал о другом и ему пришлось сделать усилие, чтобы взять себя в руки. – Как во поле стоят три березоньки, так у наших дверей да три девушки, три ясны зореньки!
Благуша и Тишанка засмущались, захихикали, переглянувшись и склонив головы, же при этом бросали на Велема весьма красноречивые взгляды. Хоть парень и казался обеим слишком старым – ему бы полагалось жениться уже года три назад, – однако он был так статен и хорош, а главное, оживлен и весел, что его внимание доставляло им удовольствие, и они в смущении дергали друг дружку за вышитые рукава, по-лебединому изогнув шеи.
Остряна, глядя на двух молоденьких дурочек, улыбнулась и почувствовала себя увереннее. К тому же в глазах Велема, когда он перевел взгляд на нее, было нечто большее: понимание и усмешка, будто именно с ней ему хотелось поделиться чем-то особенным, что недоступно ее сестрам.
– И ты будь здоров, ясный сокол! – как старшая, за всех ответила Остряна. – Перед людьми, как огонь, горишь, речь заведешь – будто жемчуг рассыпаешь!
– Еще было бы кому жемчуга собирать! – Велем вспомнил свою неудавшуюся беседу с Ложечкой. – Просто так, девушки, гуляете или дело у вас какое?
– Дело. – Остряна многозначительно наклонила голову. – Хотим песни петь свадебные, вот и ждем, прикажут ли.
– А! – Велем вспомнил, с чем Вышеслав и Родослав пришли к отцу. – Видно, кому-то из сестер моих судьба с вами жить. Не обидите невестку?
– Зачем же обижать? У нас твою сестру не обидят, а может, и у вас в роду кто-то из наших будет…
– Может, и так, – согласился Велем, знавший, что при заключении союза равных родов невестами обмениваются.
В это время из дверей дома вышли отцы: Домагость с обоими сватами и подоспевший Рановид. Все направлялись к Братомеровой связке – оттуда как раз прибежал мальчишка доложить, что все готово и гостей ждут. Выходя, Домагость заметил Велема рядом со старшей Вышеславовой дочерью и улыбнулся.
Видать, о ней-то парень и говорил, когда намекал, что присмотрел невесту, но не знает, насколько ей обрадуется отец! Домагость вспомнил, что с этой девой Велем познакомился еще в Словенске и что именно она предупредила его о черных замыслах Вышеслава. И Домагость, задержавшись, окинул девушку пристальным взглядом. Уже взрослая, но еще вроде не перестарок; собой ничего, хотя бывают и покрасивее, но с лица воды не пить. Девка, видно, умная, и Велем ей приглянулся, иначе не стала бы вмешиваться. Пожалуй, другой искать и не надо…
И когда Бериволод Братомерович выразил готовность отдать за Горислава свою старшую дочь Веснояру, Домагость намекнул:
– И у тебя, Вышеславе, серая утушка есть для нашего сокола. Что за подарок без отдарка – меняем нашу утушку на вашу, две свадьбы разом справим. Сына моего Велемысла ты знаешь, и мы твою дочь знаем – о чем раздумывать?
– По рукам! – отозвался Вышеслав, и сам знавший, что какую-то из дочерей отдать придется.
Таким образом, пока Велем и Остряна говорили о сущих пустяках, отцы обручили их и договорились почти обо всем, что касается приданого обеих невест, будущего наследства их детей и даже отчасти торговых дел, которые становились возможны благодаря всем заключаемым бракам. Поэтому от Бериволода все вышли в самом радостном расположении духа, а вуй Рановид, завидев сестрича, тут же запел веселую песню про два ясных месяца и две красных зорюшки, восходящих над Волховом.
– Сладилось твое дело, сыне! – Домагость радостно махнул рукой Велему, все еще стоявшему рядом с Остряной. – Получишь свою лебедь белую, зорьку ясную! Пусть мать полотенца готовит – сей же вечер и обручим вас, а там и свадьба, как пиво подоспеет!
Велем остолбенел. Остряна закрыла лицо руками, ликуя, не веря своему долгожданному счастью и благодаря чуров, но в то же время стараясь, чтобы ее волнение приняли за обычное смущение обрученной девушки. Велем в изумлении смотрел на отца: он-то думал все это время, как половчее сдать назад, намекнуть, что замыслы его расстроились, и по возможности избежать насмешек. Но взгляды, которыми Домагость и Вышеслав с родичами соединяли его с Остряной, были достаточно выразительны и красноречивы. И он сообразил. Ничего не зная о его влечении к Ложечке, Домагость подумал, что сын говорит о дочери Вышеслава! И все уже решено…
– Спасибо тебе, батюшка, за любовь и заботу! – Не скрывая облегчения, Велем низко поклонился. – И вам, родичи любезные, и тебе, Вышеслав Мирославич!
Никто не узнает, что он хотел жениться на собственной робе, но был отвергнут. Ему досталась самая знатная невеста, ровня. А когда его взгляд на мгновение встретился с сияющим взглядом Остряны, которая тут же в смущении опустила глаза, у него потеплело на сердце. Как ни быстр был ее взгляд, он сказал Велему все то, что девушка старательно скрывала от людей. Он понял, почему, собственно, она вмешалась в это дело и не дала своему отцу погубить их с Вольгой.
И теперь, когда ее глаза сияли, щеки разрумянились, губы горели и все лицо будто светилось от счастья, Остряна вдруг показалась ему такой красивой, что он, не смущаясь собравшейся толпы, отвел руки своей невесты от лица и поцеловал ее под одобрительные возгласы ладожан и смех отцов. Эта дева любила его, а если их брак еще принесет большую пользу роду и честь ему самому, то остается только поблагодарить чуров и добрую богиню Ладу.
Из-за свадеб посольству пришлось еще задержаться, но Белотур не возражал, а даже радовался отсрочке по такой приятной причине. Соперничество между знатными словенскими родами весьма беспокоило его, поскольку их внутренние раздоры могли ослабить словеничей и лишить полян всех выгод от этого родства. А то еще и вынудили бы их помогать ладожским родичам, в то время как полянам хватало своих врагов. Теперь же, когда ильмерские и ладожские словене обменялись невестами и обетами родственной дружбы, Белотур готовился ехать домой с легким сердцем и каждый вечер свадебных пиров радовал собравшихся пением под гусли.
