Ангелочек. Время любить - Дюпюи Мари-Бернадетт
В этот же момент Жерсанда де Беснак с восхищением смотрела на своего сына.
«Мой сын! Моя гордость! Моя радость! — говорила она себе. — А какой он талантливый! Как бы мне хотелось, чтобы Вильям смог его послушать, они должны познакомиться. Боже мой! Господи, ты уже удовлетворил все мои желания! Но, молю тебя, сделай так, чтобы Луиджи и Анжелина поженились, одари меня счастьем быть бабушкой!»
Одурманенная музыкой и шампанским, Розетта доела кусок торта Анри, оставшийся на тарелке. Любительница поесть, Розетта говорила себе, что никогда прежде не пробовала подобного лакомства. Но теперь, насытившись, она почувствовала тошноту. Когда сапожник закурил трубку, ей стало еще хуже.
— Пойду подышу свежим воздухом, — сказала она. — Я не привыкла есть столько торта за один присест.
Растроганная Анжелина проводила ее взглядом. Она часто советовала своей сестричке не злоупотреблять сладким и вытопленным свиным салом.
Когда Розетта ушла, Анжелина повернулась к Луиджи, любуясь его точеным профилем, поскольку молодой человек стоял вполоборота у окна, против света. Она любила его, потому что он был добрым, щедрым, странным, непредсказуемым. И она вновь дала себе слово удержать его в городе, используя весь арсенал, доступный женщинам.
Вечером Анжелина и Розетта оказались одни на улице Мобек под охраной овчарки. Они заперли ворота на ключ, накормили Бланку и теперь сумерничали.
Сидя около камина, в котором горели три больших ясеневых полена, они обсуждали домашние дела, которые предстояло сделать завтра или послезавтра.
— Рано утром еще останутся угли, — сказала девушка. — С их помощью я разожгу железную печку, стоящую в сарае, и постираю белье. При таком теплом ветре оно быстро высохнет.
— Прокипяти только тряпки и мои халаты. Простыни я отдам мадам Евдоксии.
— Старой прачке? Ба, она не выстирает лучше, чем я! Правда, я полощу белье здесь, во дворе, а не в реке…
— Ты и так устаешь. Кстати, Розетта, ты вновь замочила белье, которое я предпочитаю стирать сама. Ты понимаешь, о чем я говорю.
— Да, белье, которое вы носите, когда у вас месячные. Не волнуйтесь, мадемуазель Энджи. Я стираю его в углу сарая, меня никто не видит. И не смущайтесь. Прежде я всегда стирала подкладки Валентины.
— Ты ведь часто думаешь о старшей сестре, правда? — ласково спросила Анжелина.
— Не так уж часто. Я говорю себе, что там, куда она попала, ей лучше. Жизнь немного стоит, когда вокруг сплошная нищета и несчастья. Но добрый Боженька избаловал меня, я так думаю. Посмотрите, я раньше не осмелилась показать вам одну вещь. Это подарок мсье Луиджи.
Розетта приподняла платок и показала ожерелье из горного хрусталя — маленьких розоватых камешков неправильной формы, удивительно прозрачных.
— Мне так приятно!
— В конце концов, я приревную тебя к нему, — смеясь, сказала Анжелина. — Знаешь, Луиджи очень любит тебя.
— Да, он прошептал мне на ухо, что я его младшая сестренка. А поскольку я и ваша сестренка, то мне здорово повезло.
Анжелина встала, чтобы взять книгу, лежавшую на каминной полке.
— Розетта, сегодня вечером у нас есть время. Продолжим наши занятия. Давай почитаем. Но сначала обещай, что будешь слушаться меня. В следующем месяце ты не дотронешься до моих подкладок, как ты выражаешься. Я сама выстираю их. С тебя довольно твоих!
Девушка, подняв глаза к небу, покорно кивнула, а потом сосредоточилась на строчках под рисунками. Эти рисунки, на которых были изображены животные, предметы домашней утвари, цветы и фрукты, вызывали у нее настоящий восторг. Она прилежно начала произносить:
— Г и о — го, р и ш… Горшок!
Розетта делала успехи, но некоторые слова давались ей с трудом. Анжелина терпеливо объясняла Розетте тайны французского языка.
— Ладно, пойдем спать, — решила Анжелина, когда в очаге остались лишь красноватые угли. — Будем надеяться, что сегодня ночью мои услуги никому не понадобятся…
— Да, дрыхнуть! Д и р, ы и х… — пошутила девушка.
— Чертовка! Ты же знаешь, что такие слова мне не нравятся.
— Извините. Не знаю, как это вырвалось у меня.
— Ничего страшного. Но ты по-прежнему называешь меня «мадемуазель». Зови меня просто Анжелиной. Я прошу тебя об этом уже несколько месяцев.
— Мне это никак не удастся.
— Удастся. Ты должна попытаться.
— Хорошо, Энджи. Спокойной ночи, Энджи.
— Браво! — похвалила девушку молодая женщина.
И они, смеясь, держа в руках по свече, побежали вверх по лестнице. Оказавшись в постели, Анжелина думала только о Луиджи, каждый жест которого был ей так дорог. И когда он прижимал подбородок к скрипке, занося смычок, словно странную птицу, над инструментом, и когда он улыбался ей, держа в руке бокал шампанского. Она попыталась представить себе, что почувствует, когда Луиджи ляжет рядом с ней. Несмотря на связь с Гильемом и насилие, которое совершил над ней Филипп, Анжелина никогда не видела абсолютно голых мужчин, никогда не ласкала их в таком виде. Ее щеки запылали, она задрожала от радостного предвкушения. И все больше разжигала свое воображение, почти обезумев от воспоминаний о поцелуе, который предвещал еще более пленительное наслаждение. Наконец, измученная событиями этого необыкновенного дня, Анжелина заснула.
А в соседней комнате Розетта никак не могла уснуть. Фраза, брошенная Анжелиной, преследовала ее, словно назойливое насекомое, готовое ужалить и, возможно, вызвать страдания.
«С тебя довольно твоих», — сказала повитуха, имея в виду испачканные менструальной кровью тряпочки, которые надо было стирать в укромном месте. Одни женщины стирали такие тряпочки в подвале, другие — в темном чулане, когда мужчин не было дома.
Глядя широко открытыми глазами в темноту, Розетта пыталась вспомнить, когда в последний раз она стирала свои подкладки, сделанные из старых простыней. Она смутно помнила, что это было много недель назад.
«Так, посмотрим… Весь август мы работали в диспансере. Были ли у меня тогда месячные? Не думаю. Я все время счищала старую штукатурку или готовила в кухне еду для всех, в том числе для мсье Луиджи и мсье Лубе. Раньше я горевала — моя Валентина умерла, а отец, этот негодяй… Вернувшись сюда, я думаю только обо всей этой истории. Черт возьми! Но они будут у меня, это…»
Розетта положила руки на живот, пытаясь почувствовать тупую, но порой и резкую боль, предшествующую месячным.
«Мадемуазель Энджи говорит, что перед этим плохо себя чувствует. Кто о чем, а вшивый о бане. Нет, мне совсем не больно».
Розетта решила больше не думать об этом. Укутавшись одеялом, она, чтобы отвлечься от безрадостных мыслей, вновь вспомнила, как весело было на обеде у Жерсанды де Беснак. Однако в ее памяти всплыл неприятный эпизод, когда ее вырвало в раковину, стоявшую во дворе. А ведь торт и петух в вине были такими вкусными!..
«Я опять думаю о неприятном, — пронеслось в голове у Розетты. — Мне пришлось доставать воду из колодца, чтобы уничтожить следы своего свинства. Мадемуазель Энджи права, в последнее время я стала настоящей лакомкой. Валентину тоже рвало, хотя мы никогда не ели досыта. Но с ней это случалось только тогда, когда отец делал ей, бедняжке, ребеночка. Она была совсем худой, только кожа да кости».
От этих воспоминаний Розетта вся похолодела. У нее возникло страшное подозрение. Она резко села на кровати. Сердце девушки, готовое выскочить из груди, забилось с перебоями, словно сломанный механизм.
«Я вспомнила, когда у меня последний раз были месячные! Примерно за неделю до того, как однажды вечером Луиджи изображал из себя шута, забравшись на крышу конюшни. Тогда Анри был еще здесь. Черт возьми! В начале июля! Почему я до сих пор об этом не подумала?»
Охваченная паникой, Розетта была готова разрыдаться. Она хотела все забыть: полуразложившееся лицо сестры, мух, зловоние. Чтобы избавиться от этого жуткого видения, она похоронила в глубинах своей юной души тот отвратительный поступок отца. Быстрое, жестокое изнасилование… Этого было достаточно, чтобы утолить животное желание пьяницы, вмиг загоревшегося, но и так же быстро насытившегося.
