Зия Самади - Избранное. Том 2
— Неправда! — крикнула Маимхан. — Отец никого не скрывал!..
Боясь, как бы дело не приняло дурной оборот, Норуз с помощью солдат оторвал Сетака от Маимхан, его чуть не волоком потащили со двора. Как ни билась Маимхан — что могла она против троих мужчин?..
Односельчане стояли вокруг, смотрели, но не двигались с места: всякому была дорога жизнь. Тетушка Азнихан с младшей дочерью долго еще шли за солдатами, не переставая причитать, как над покойником. Однако ни слезинки не пролила Маимхан. Все отчаянье скопилось у нее где-то внутри, ледяным обручем сдавило сердце. Смертельно бледная, стояла она посреди безмолвного двора. И только чей-то негромкий вздох нарушил тоскливую тишину:
— Будьте вы прокляты, убийцы!..
4Если не считать старух, которые кое-где поглядывали на дорогу сквозь решетчатые окна, поджидая своих сыновей, ушедших на хашар, — если не считать этих беспокойных старух, все вокруг было погружено в ночную тишину. Натрудившись за день, люди спали крепким мирным сном. По пустынной дороге устало плелась лошаденка, запряженная в крестьянскую двуколку. Возница, сидя на телеге, сквозь дремоту тянул бесконечную песню, чтобы отогнать неотвязный липучий сон. Время от времени пение прерывалось и возница обращался к своей кляче. «Эй, ты, бездельница, — говорил он, — или ты думаешь, я не вижу, как ты хитришь?.. Вся в своего хозяина!..» Он подхлестывал кобылу кнутом и снова заводил унылую мелодию.
На мосту возле старой мельницы телега остановилась, застряв задним колесом в щели между бревнами. Как ни тужилась, как ни напрягалась лошаденка, повозка не трогалась с места. Возница в сердцах сплюнул, слез с телеги и начал орудовать кнутом.
— Но, но, срамница! — приговаривал он. — Ты что, хочешь так стоять до самого утра?.. Я тебя… — Но ни кнут, ни уговоры не действовали, лошадь окончательно заупрямилась и, вместо того чтобы вытягивать телегу, присела на задние ноги. Это показалось вознице особенно обидным, и он, отыскав на обочине дороги палку, решил выместить на строптивой клячонке свою досаду.
— Вот когда ты у меня запляшешь! Я тебе покажу, как подставлять меня под плетку Норуза!.. — Но едва он взмахнул, как позади послышался возглас:
— Эй, погоди! Чем виновата бедная скотина?
Возница так и замер с поднятой рукой.
— Астахпурулла[64]… Да эту негодную тварь давно пора продать мяснику…
— Не горюй, дядя. Давай попробуем вместе!
Молодой парень уперся в задок телеги плечом, напружинился всем телом, а возница между тем бегал вокруг лошади, подбадривая ее уговорами и проклятиями. Наконец бревна под колесом заскрипели, и телега подалась вперед.
— А ты, стало быть, настоящий джигит, и силенки тебе не занимать, — сказал возница, на радостях вынув из-за пояса маленькую тыквянку с насваем. — Спасибо тебе, выручил меня из беды. — Он засунул за губу щепотку табаку, пожевал и с удовольствием сплюнул.
— Да, время теперь позднее… Откуда едем, дядя?
— Э, ука[65]…— возница махнул рукой. — Только вернулся с хармана — погнали на бахчи… И еще, наверное, до рассвета прикажут кормить этих ненасытных коней…
— Коней? Каких же коней кормят среди ночи?
— Э, ука… Говорят, приехал к нам… то ли пайджан, то ли майджан, со своими солдатами… Я и везу им дыни, а коням — зеленый клевер.
— Вот оно что…
— А сам ты откуда идешь, ука?.. Ишь, как зарос щетиной!..
— С рисового поля, отец… — Джигит скользнул взглядом куда-то вбок.
— Значит, из самого лайлуна?..[66] Наверное, был у ботуна[67] должником?
— Кто же другой отправится в это болото?
— Ну, что ж, садись. Подвезу до Дадамту.
— А по какому делу явились к вам эти маньчжуры, дядя? — спросил джигит, усаживаясь на телегу.
— Да что им… Все, наверное, за людьми охотятся, кровососы…
— За какими же людьми?
— Да вроде Ахтама поминали…
— Ахтама?.. — Джигит подавил усмешку. — И что, уже схватили?
— Видно, нелегко заманить такого сокола в клетку…
Некоторое время оба ехали молча, потом возница снова затянул свою заунывную песню.
— А вы, дядя, по говору не из Дадамту родом, — сказал джигит.
— Твоя правда, ука. Родом я из Араустана. Отобрали у меня за долги всю землю: одну половину — бай, другую, чтоб не обидно было, — маньчжурские чиновники. А сам я вот брожу теперь с пустыми руками из кишлака в кишлак. Скоро год, как батрачу в Дадамту у Норуза… Н-но, н-но, шайтан тебя возьми!..
— В Дадамту, кажется, жил один человек… По имени Сетак…
— Жить-то жил, да вот попался в клетку…
— Как ты говоришь, дядя?..
— В клетку попался, говорю. Придумали, будто прятал у себя Ахтама, и дело с концом. Сидеть бедному теперь, если хорошенько не подмажет…
— Когда это все случилось? Вчера?
— Да совсем недавно, нынче ночью. Заперли, беднягу, в амбар у Норуза, где зимой мясо хранят… Э, ука, давай поговорим о другом, и так веселого мало на свете, а тут еще мы разговор завели… Н-но, дочь шайтана!..
Вместе с возницей замолк и его спутник, о чем-то напряженно размышляя. Возчик не обращал на него внимания и только тянул свою песню.
— А я-то думал — заночую у Сетака, да, видно, не придется…
— Где уж там… Ты посмотри, посмотри-ка на эту лентяйку: почуяла, что стойло близко, и шагу прибавила… Эй, хитрая тварь!.. Недаром говорится: каков хозяин, такова и скотина…
— Что ж делать?.. У меня и знакомых вроде больше тут нет… — Джигит выжидательно посмотрел на возницу.
— Если так, можешь в моем «курятнике» переспать, ука.
— Вы что, во дворе у хозяина живете? — не понял джигит.
— Где там, неужели эта хитрая лиса Норуз станет держать семью работника в своем доме?
— Тогда, может, возьмете меня на конюшню? Я и лошадей покормить помогу.
— Дело твое, ука. Только ничего хорошего там не увидишь, кроме вонючего навоза…
На том и порешили. Немного спустя телега остановилась, въехав во двор.
Староста Норуз никому не доверил своих гостей, сам принял на себя все хлопоты. Единственный, кто пришелся бы сейчас впору, был его сын Бахти, но этот гуляка куда-то запропастился, и Норуз один бегал из гостиной на кухню и обратно. Было выпито уже изрядно, у солдат заплетались языки. Норуз умел приголубить гостя — правой рукой подносил пайджану вино, левой придвигал закуску, пуховые, шелком шитые подушки подкладывал большому гостю под бока.
Но когда, казалось, дело шло к концу и пайджан опрокинул в рот последнюю чарку, дряблая кожа на его лице вдруг стянулась в густые морщины, и он бросился на Норуза.
