Вирджиния Хенли - Неискушенные сердца
— Парис, ты только что назвал меня неверной сукой. Может, ты обвиняешь меня в том, в чем виноват сам?
— Дорогая моя, моя ненаглядная, любимая малышка! Ты — единственная в мире женщина, которая что-то значит для меня. И так будет всегда! — поклялся он. — Мое сердце навеки отдано тебе.
Слезы облегчения полились у Табризии из глаз, и Парис подхватил ее на руки.
— Мой ягненок, моя сладкая, — принялся он ворковать, — давай поедем завтра домой.
На ужин они не пошли. Вместо этого быстро разделись и наслаждались друг другом, отгородившись от внешнего мира.
— Я просто жажду потрогать тебя во всех моих любимых местечках, шелковых и мягких, — прошептал он.
— Например, в каких? — спросила она с хрипотцой в голосе.
— Например, под коленками.
Его пальцы погладили то место, которое он назвал. Наклонившись, Парис коснулся его губами. Его руки и губы блуждали от коленей к груди, оттуда — к животу, палец кружил вокруг пупка, потом устремился ниже…
— Ах, самое нежное, самое мягкое и самое влажное место из всех…
Она едва не перестала дышать, от желания нервное напряжение достигло предела.
— Забавно, но я люблю трогать у тебя самые твердые места, — прошептала она, поглаживая каменные мускулы на спине.
Он застонал:
— О Боже, сейчас я уже везде твердый!
Табризия упивалась им. Она добралась до самой главной твердости и обожглась. Сейчас от этого огня ее тело целиком раскроется, все до единой мысли вылетят из головы. Табризия уже знала, как это будет: острая мгновенная боль, а потом море удовольствия — сумасшествие! Она извивалась под ним, снова и снова звала его по имени, умоляла — еще, еще… И он дал ей все, чего она желала, и даже больше.
Раздался крик. Его? Ее? И пульсация, и освобождение. Оно длилось и длилось, пока Табризия не обмякла в сладостном бессилии после испытанной страсти, охватившей их тела столь бесстыдным образом. Она лежала, касаясь его и чувствуя новую жизнь, затаившуюся под сердцем. Сколько мгновений чистого блаженства, как это, ожидает ее впереди? «Я подарю ему сына, — страстно поклялась она, — если это единственное, что я могу для него сделать».
Наступила середина дня, прежде чем кавалькада Кокбернов тронулась домой. Парис с тоской думал, насколько легче путешествовать вдвоем с Табризией. Дамаскус дулась всю дорогу, и Табризия понимала причину — девушка созрела для замужества. Она безудержно флиртовала с Хью Дугласом. «Надо поскорее поговорить с Парисом, — подумала Табризия, — пусть уладит дела с Робертом Керром». Она ехала рядом с мужем, и тот улыбался, глядя на красавицу жену.
— Парис, прости, что рискую вмешиваться, но лучше
бы уладить дело с лордом Сессфордом и Дамаскус. Ей теперь будет особенно тяжело, после того, как Шеннон вышла замуж.
Он нахмурился.
— Она еще молодая. Разве нет?
— Она моя ровесница. А ты считаешь, что я вполне женщина.
— Вполне для чего? — засмеялся он.
— Для всего, я думаю…
Их первым гостем после возращения в Кокбернспэт был молодой Сессфорд. Очевидно, он так истосковался по Дамаскус, что отважился поговорить с Парисом еще раз. Парис быстро вывел его из тоски, объявив, что будет гордиться таким зятем. Тут же подписали контракты, и Дамаскус, оказавшись в центре внимания, наслаждалась каждой секундой своего нового состояния. Она думала, как устроить такую церемонию, чтобы затмить абсолютно все торжества, происходившие когда-либо в этих местах. Роберт надеялся устроить свадьбу на Пасху, но Дамаскус уперлась — только в июне. Девушка хотела предстать перед гостями в легком платье, украшенная живыми цветами, под безмятежным летним солнечным небом.
От Ботвелла пришло официальное послание, он просил Париса как можно скорее увидеться в Эдинбурге. Встреча была назначена в Эдинбург-Касл, и это насторожило Кокберна. Стоит быть осмотрительным: Эдинбург-Касл — крепость, туда проще войти, чем оттуда выйти. Длинноногий Ботвелл прошагал навстречу Парису с поразительно радушным видом, похлопал гостя по спине и с нарочитой строгостью воскликнул:
— Что за адское снадобье ты там готовишь?
— В чем меня обвиняют? — спросил Парис.
— Да нет, ничего такого, старина. Просто у меня есть документ, на котором нужна твоя подпись. Только и всего.
— Документ? — с невинным видом, словно эхо, повторил Парис.
— Да, мировое обязательство, старина.
— О, искренне жаль, Фрэнсис, что на тебя повесили это проклятое дело, — извиняющимся тоном сказал Парис.
— А, ладно, распоряжение короля. Нужны две подписи на бумаге, вот и все. Проще простого, да?
— Надеюсь, Фрэнсис. Я бы рад черкнуть свое имя. Но после Хантли. Не стоит пренебрежительно относиться к старому графу, предлагая ему подписать вторым. Верно?
Ботвелл опустил тяжелые веки, не желая выказывать свою проницательность. Он и не ожидал, что Разбойник Кокберн подпишет первым. Если вообще подпишет. Но попробовать стоило.
— Я слышал, Черный Дуглас увел твою красавицу сестру? — ухмыльнулся Ботвелл.
— Увел, — подтвердил Парис.
— Подкрепляешься союзниками со всех сторон? — погрозил ему пальцем Ботвелл. — Смотри, не стань чересчур сильным, мой петушок!
— С тебя беру пример, Фрэнсис, — улыбнулся Парис.
— Да. Именно так. Ладно, как только получу подпись Хантли, призову и тебя. Предупреждаю: я больше не потерплю никаких уловок.
Парис пошел от замка на северную сторону Кэннонгейта, где дамы семейства Кокберн превратили одно ателье в свой магазин. Модистка без устали вынимала ткань, рулон за рулоном показывая привередливым клиенткам. Она не сомневалась, что эта свадьба обеспечит ее средствами на весь год. Наконец часа через два до женщины дошло: Дамаскус Кокберн знает, что именно ей нужно, поэтому и отказывается от всего предлагаемого.
— Ну, я решила! Буду в серебряном и в белом, — объявила Дамаскус.
Когда Парис зашел за дамами, чтобы проводить их домой, он думал, они уже освободились. Но не тут-то было. Модистка еще только снимала мерку.
— Боже мой, вы до сих пор не закончили?! От столь бесполезной траты времени любой мужчина готов рвать на себе волосы.
— Радуйся, братец, что с нами нет Шеннон, — нарочито вежливо ответила Дамаскус, — при ней тебе пришлось бы ждать три дня, а не три часа.
Парис взглянул на Табризию и пошутил:
— Ишь, какие вы все тщеславные!
— Ага, если ты распускаешь хвост, как павлин, это у тебя называется гордость. А когда мы — тщеславие, — живо отпарировала жена.
— Совершенно верно, — согласился Парис.
— Ах ты, противный Разбойник! — рассмеялась она.
Табризия стояла в нижней юбке, и Парис с вожделением впился в нее глазами. Он просто не мог дождаться момента, когда они останутся одни и он стащит с нее эти бессмысленные тряпки. Она сладостно затрепетала под его взглядом, говорившим ей гораздо больше всяких слов.
