Мишель Зевако - Эпопея любви
— Так вы убить меня хотите?
— А разве ты умеешь драться? — пожал плечами Жан. Бем отпрыгнул в сторону, вытащил левой рукой шпагу, а правой — кинжал и встал на изготовку. Шевалье же расстегнул пояс и отбросил шпагу.
— Вот, какое оружие тут нужно! — произнес он и неторопливо поднял с земли рогатину.
Шевалье перехватил ее поудобней и пошел на великана.
Бем улыбался: шпага его была длинней рогатины, он рассчитывал заколоть молодого безумца, а потом заняться стариком. А шевалье спокойно шагал навстречу богемцу, Пардальян-старший наблюдал, стоя в стороне и скрестив руки на груди.
Жан надвигался на великана, лицо молодого Пардальяна изменилось до неузнаваемости, глаза пугали своей неподвижностью. Бем сделал два-три выпада, но шевалье отбил удары шпаги, и не успел богемец опомниться, как рогатина оказалась приставлена к его груди. Бем попятился, сначала медленно, потом все быстрей и быстрей. В растерянности он начал бестолково отбиваться и с ужасом увидел, что ни один из ударов не достигает цели. Рогатина, как заколдованная, все время оказывалась у самой его груди.
В конце концов Бем оказался прижат к воротам. Прямо перед собой он увидел угрожающее лицо шевалье. Великан понял, что для него наступила роковая минута:
— Что же мне, умирать? — прошептал он. — Неужели Господь…
Это были последние слова Бема. Он сделал отчаянную попытку ударить кинжалом, но шевалье опередил его. Молодой Пардальян нанес один, только один удар…
Рогатина вонзилась с неистовой яростью, прошла насквозь через грудь и впилась в деревянные ворота. Бем оказался пригвожден к порталу дворца Колиньи и умер на месте…
Шевалье поднял свою шпагу, надел ее и взял за руку отца, который без единого слова, без единого жеста наблюдал за этой сценой. Оба Пардальяна спокойно вышли через боковую дверь.
Не прошло и двух минут, как во двор выбежал Моревер. Он обошел, вместе с солдатами Гиза, весь дворец, этаж за этажом, разыскивая беглецов с великим усердием. Когда стража прекратила поиски, Моревер почувствовал приступ отчаяния. Куда же девались Пардальяны? Он спустился вниз и снова принялся обходить этаж за этажом.
— Удрали! Ускользнули от меня! Но я разыщу их! — Моревер твердил эти слова, перемежая их проклятиями.
Охваченный яростью, наемный убийца выскочил во двор и вдруг застыл как вкопанный, даже речи лишившись от испуга…
К главным воротам дворца был пригвожден труп, насквозь пронзенный рогатиной… Моревер узнал Бема…
Через минуту Моревер пришел в себя и заметался по двору как безумный, возбужденно бормоча:
— Они прошли здесь… это их след…
Однако Моревер скоро убедился, что ни во дворце, ни во дворе никого не было: одни трупы. Усилием воли он заставил себя успокоиться, подумал и рассчитал, как ищейка, выбирающая, по какому следу идти. Тут взгляд его упал на какой-то сверток, валявшийся во дворе. Моревер поднял сверток, развернул тряпки и узнал голову Колиньи. Наемный убийца схватил за волосы голову адмирала.
— Трофей, пожалуй, пригодится! — процедил Моревер сквозь зубы. — Кому бы ее отнести? Гизу? Королеве? Гиз сейчас в проигрыше. Отнесу-ка я это королеве Екатерине!
И Моревер покинул дворец Колиньи.
Оба Пардальяна, выйдя на улицу, обсуждали свои дальнейшие действия.
— Нам надо попытаться выбраться из Парижа, — сказал Пардальян-старший.
— Нам надо попытаться добраться до дворца Монморанси, — возразил сын.
— Но ты же сам говорил: Монморанси — католик, ему ничего не угрожает…
— Я в этом не уверен. Надо идти во дворец.
— Сказал бы уж правду — хочу увидеть малышку Лоизон! — проворчал бывалый солдат.
Шевалье побледнел. Он ни разу не упоминал о Лоизе, но слишком много о ней думал. Поэтому Жан лишь повторил:
— Пойдемте, отец. Вдруг на маршала напали, и мы там можем очень пригодиться…
При мысли о том, что орда фанатиков может ворваться к Лоизе, шевалье вздрогнул и ускорил шаг.
— Ну, знаешь ли… — рассердился отец. — А вдруг Монморанси заодно с этими убийцами? Он ведь — правоверный католик.
Шевалье, потрясенный, даже остановился.
— Да! — прошептал он. — Это было бы ужасно… Отец, я должен убедиться сам. Неужели отец Лоизы — из тех, кто убивает, прикрывшись именем Господа!..
XXXVIII. Воскресенье, 24 августа 1572 года, праздник Святого Варфоломея
Лишь только оба Пардальяна покинули улицу Бетизи, им стало ясно, что каждый шаг в Париже чреват опасностями. Город превратился в огромное поле сражения; нельзя было перейти улицу, не наткнувшись на трупы; на каждом перекрестке прохожий рисковал жизнью. Однако то, что происходило, трудно было назвать битвой: скорей шла резня, разворачивалось массовое избиение.
В каждом квартале, на каждой улице преследовали любого, кого подозревали в малейшей симпатии к протестантам, независимо от того, был человек католиком или гугенотом. Одинаковые чудовищные сцены разыгрывались во всех уголках Парижа. С наступлением дня резня обрела фантастический размах. То же творилось и в провинции, и в больших городах. В Париже безумие длилось целых шесть дней…
Этим ясным августовским утром люди в столице потеряли человеческий облик. Как хищные птицы, терзали они плоть несчастных. Рассказывали, что женщины пили кровь жертв. Всех пьянил удушливый и горький дым, запах горящих тел… Среди пелены огня и дыма мелькали искаженные ненавистью лица, метались тени, красными молниями взвивались кинжалы.
Кровь, повсюду кровь! Она заливала стены, брызгала на одежду, застывала в больших лужах на мостовой, окрашивала сразу замедлившие свой бег ручьи. Но, странное дело, некоторые кварталы оставались совершенно спокойными; были улицы, обитатели которых в течение нескольких часов и представления не имели, что Париж объят огнем и залит кровью.
На небольшом базарчике во дворе, за церковью Сен-Мерри, торговки и хозяйки мирно беседовали. Они удивлялись лишь беспрестанному звону колоколов. А в ста шагах от Сены, недалеко от Бастилии, старики играли в шары или грелись на солнышке…
Но вне подобных немногочисленных оазисов весь город являл собой картину великого бедствия: горели сотни домов, тысячи трупов устилали улицы.
Вот что увидели Пардальяны в этот день, в воскресенье, в праздник Святого Варфоломея.
Отец и сын упорно пытались прорваться напрямик ко дворцу Монморанси. Но им приходилось то отступать к городским стенам, то возвращаться, то сворачивать. Они не могли сопротивляться мощному циклону, который взбаламутил все людское море…
XXXIX. Исчадья ада
