Шерри Джонс - Четыре сестры-королевы
– Между сестрами нет нужды в церемониях, – говорит она.
Ее голос звучит спокойно, гладкое лицо лучится дружелюбием. Она распознала любовь, думает Беатриса.
Маргарита поворачивается к Карлу:
– Добро пожаловать, Карл. Мы увидимся на пиру вечером. Наши повара готовят жареную утку, которую ты всегда обожал.
Беатриса и Карл переглядываются. Где Маргаритин гнусавый тон, будто кто-то зажал ей нос? Где ее кислая гримаса? Она продевает Беатрисину руку в сгиб своего локтя и ведет ее вверх по ступеням, ее голова высоко поднята, плечи откинуты назад. Царственно.
В Маргаритиной спальне с кресла встает Элеонора, смеясь над Беатрисиным выражением лица.
– Я ужасно растолстела, – говорит она. – Катерина родилась больше года назад, а я все еще как беременная.
– С годами становится труднее потерять вес ребенка, – замечает Маргарита. – Уверена, что уже никогда не увижу свою талию.
Маргарита подводит Беатрису к своей кровати, где лежит Санча.
– Сядь, дорогая. Не дай легкой головной боли испортить тебе радость.
– Ты не понимаешь, – отвечает Санча. – Я болею от замужества за Ричардом.
– Замужество – дело нелегкое, – замечает Элеонора.
– Но ты, похоже, не страдаешь.
– У нас с Генрихом были судебные разбирательства.
– В прошлом году он изгнал ее из Лондона, – сообщает Маргарита.
– Он сказал, что я слишком деспотична, – ухмыляется Элеонора. – Можете такое представить?
– Ричард жалуется на другое, – говорит Санча. – Он зовет меня клушей.
– Ты всегда была робкой. Он этого не знал, когда женился? – спрашивает Беатриса.
– Мама его отвлекала, чтобы не заметил, – отвечает Элеонора. – Пока он смотрел на Санчу – насколько я помню, постоянно, – мама развлекала его своими разговорами.
– А ему запомнилось, что все эти умные вещи говорила я. Он все время спрашивает меня, куда делась та Санча, другая, острая на язык.
– Я тоже удивляюсь, куда делся тот мужчина, за которого я выходила, – строит гримасу Маргарита. – Людовик был королем, а стал мучеником. Все время проводит, придумывая пытки богохульникам и еретикам, – как будто вечный ад недостаточное наказание, – и бичует себя за провал в Утремере.
– Да уж, веселое было время, – говорит Беатриса. – Ты никогда не жалеешь, что спасла ему жизнь?
– Ты спасла жизнь королю? – восклицает Санча.
– Она не дала захватить Дамьетту, хотя в это время рожала, – сообщает Беатриса. – А через два дня отправилась на лодке вверх по Нилу и договорилась с египетской царицей, чтобы та освободила Людовика. Вы бы ее видели! – Она улыбается Маргарите. – Людовик, наверное, был впечатлен. Ты теперь правишь вместе с ним?
– Он слишком погружен в себя, чтобы видеть мои достижения. Не произнес ни слова благодарности, ни разу не похвалил. Я правлю вопреки, а не благодаря ему.
– Элеонора теперь тоже могущественная королева, – говорит Санча. – Она правила Англией, пока король Генрих был в Гаскони.
– Это было до или после того, как он тебя изгнал, Нора? – спрашивает Беатриса.
– Он отменил мое изгнание через месяц, – с легкой улыбкой говорит Элеонора. – Я ему понадобилась.
– Тебе следовало отказаться, – сожалеет Беатриса. – Нужно было преподать ему урок.
– Удержать Гасконь было важнее, чем давать Генриху уроки. Да он и так многому научился, раз пошел и отдал мне ключи от сокровищницы.
– Английскими финансами никогда так хорошо не распоряжались, как во время правления Элеоноры, – говорит Санча. – Так мне сказал Ричард.
– А как ты, Беатриса? – спрашивает Маргарита. – Карл позволяет тебе обсуждать прованские дела?
– Мы как две жемчужины в одной устрице. Бывают иногда трения, но это нас полирует.
– Правда? – хмурится Маргарита. – Значит, ты согласилась с его решением сжечь тех бедных катаров?
– Так повелел папа римский. – Беатриса чувствует, как закипает кровь. – И тебе это хорошо известно.
– Им еще повезло, что сгорели у столба прежде, чем смогли обратить в свою веру других, – говорит Санча. – Подумай обо всех тех душах, что спасла.
– Пусть тот, кто сам без греха, бросит в меня камень, – отвечает Маргарита. – Или слова Господа неприменимы к катарам?
– Мы ведь собрались праздновать рождение Христа, забыли? И объединить наших мужей. Если мы разругаемся между собой, они могут тоже рассориться – и тогда все наши планы рухнут.
Санча кивает. Маргарита с улыбкой протягивает руку Элеоноре. Беатриса смотрит на всех троих – Элеонору, обнимающую Санчу, Маргариту, держащую за руку Элеонору, – и не понимает: какие планы?
– Кажется, я что-то пропустила, – говорит она.
– Пока все идет хорошо, – сообщает Маргарита. – Людовик обожает короля Генриха.
– А Генрих восхищен Людовиком. Думает, что его нужно причислить к лику святых.
Маргарита фыркает:
– Пожалуйста, скажи ему, чтобы не упоминал об этом при Людовике! Он и так усердствует, без подобных поощрений.
– Но разве похвалы Генриха не сделают его сговорчивее? – спрашивает Санча.
– Сговорчивее в чем? – по-прежнему не понимает Беатриса.
– В заключении мира между Англией и Францией, – объясняет Маргарита. – Мы с Джоном Монселлом, Элеонориным человеком, подготовили договор.
Беатриса фыркает.
– Что смешного? – спрашивает Санча. – Думаешь, мир невозможен?
– Возможен, но вряд ли. Мужчины живут, чтобы завоевывать и убивать.
– Эти бесконечные войны нас разорят, – говорит Элеонора. – И тогда нашим детям ничего не останется.
– Думаешь, лучше потратить свои деньги на Сицилию? – снова фыркает она.
– Для Эдмунда? Думаю, да. Но бароны отказываются давать деньги на эту войну. Их близорукость меня ужасает.
Это будет хорошим известием для Карла.
– И тогда ты потеряешь Сицилию?
– Ну-ну, сестренка, ты хорошо меня знаешь, – смеется Элеонора. – Чем непреодолимее препятствия, тем упорнее я борюсь, особенно ради своих детей. – Она так гордо задирает подбородок, словно уже победила. – Я рассчитываю когда-нибудь увидеть Эдмунда императором Священной Римской империи.
Беатрису снова разбирает смех: маленький болезненный Эдмунд займет трон Ступора Мунди? Он удержится там всего час – да и то, если переменчивый папа римский не отвернется от него, как папа Григорий отвернулся от Фридриха.
Звонят колокола – начинается пир. Маргарита провожает Беатрису в ее покои, чтобы освежиться.
– Надеюсь, я не смутила тебя, – говорит она. – У меня в сердце теплое чувство к катарам.
– Как и у меня. Ты бы не могла быть дочерью нашего папы без сочувствия к ним.
– Некоторые из трубадуров при папином дворе были катарами, но такими же богобоязненными, как ты или я. Их верования немногим отличаются от наших. На самом деле, почти то же самое.
