Джудит Тарр - Дочь орла
Исмаил обнял его за плечи. Аспасия сказала:
— Ты правильно сделал, что оставил их.
— Как только мы узнали, что Оттон умер, у меня просто не оставалось выбора. — Он потер лицо руками, будто стирая что-то. — Ничего. Я вернусь, если выйдет. Если не выйдет, значит, на то воля Божья. Императрица Аделаида была добра ко мне: она приняла меня, не задавая вопросов, и определила к делу.
— Слишком трудному, судя по твоему виду, — заметил Исмаил.
— Не труднее твоего, — возразил Герберт.
Исмаил не обиделся на резкий тон:
— Наверное, нет. Ну, теперь, когда мы поогрызались, не выпьешь ли еще вина?
— Конечно, в строго лечебных целях, — ответил Герберт. Он наполнил чашу, сделал большой глоток. — Я вовсе не хочу быть пьяным. Только спокойным. Безмятежным. Познавшим благодать.
— Глупым. — Аспасия отхлебнула из своей чаши. Вино было хорошее, чуть разбавленное, крепкое и сладкое: достойное господина аббата. — Смех — превосходное лекарство.
— Даже от смерти? — спросил Герберт.
— Смерть излечивает от всего, кроме блаженства.
— Или ада, — сказал Герберт. — Не забудь и про ад.
— Я не только забуду о нем. Я приговорю его к вечному забвению. — Она выпила еще. Вино кружило голову, но ум оставался ясным. — Царская кровь дает это право. Горе правит королевствами.
— Память учит, — сказал Исмаил. — А жалость к самому себе лишает здравого смысла.
— В самом деле? — спросил Герберт. Он попробовал улыбнуться. Для начала улыбка была даже не слишком кривой. — Ты знаешь, у меня новый мул? Его зовут Альба. Почти такой же упрямый, как я сам.
— Это невозможно, — сказал Исмаил.
— Возможно, — возразил Герберт, — но только для мула. Он отлично увез меня из Боббио, а вместе со мной — целый ящик книг. Тамошняя библиотека… за такую можно убить. Сотни книг. Ряды и ряды.
— Сотни? — усомнилась Аспасия. Будь это на Востоке, она бы поверила. Но здесь и несколько десятков были настоящим сокровищем.
— Сотни, — подтвердил Герберт. — И еще больше в работе. Какими бы неукротимыми, дерзкими, неисправимыми грешниками ни были мои монахи, они превращаются в ангелов, когда начинают переписывать книги. — Он увлекся совсем по-прежнему, но тут же пришел в себя: — Библиотека — радость и сокровище, но там нет достойной школы, а я всего лишь писарь, который во все лезет. Я еще гожусь писать письма для их королевских величеств, но делать копии с Цицерона или Боэция… только если больше некому. Знаете, чего мне больше всего не хватало?
Они смотрели вопросительно.
— Учить кого-нибудь, — сказал он. — Брать темные свинцовые башки и просвещать их, пока они не просветлеют. Я думаю, что, если аббатство не примет меня назад, я поеду в Реймс. Меня не раз просили вернуться и снова заведовать школой. Как вы полагаете, гожусь ли я для этого?
— Разумеется, — сказала Аспасия. Она была искренна: все знали, как великолепен он бывал в классе. Он вообще был умен и, несмотря на неудачу в Боббио, мог быть хорошим руководителем, но главное, он был талантливым преподавателем, это было его дело, и он делал его с радостью.
Герберт вздохнул:
— Человеку надо знать пределы своих возможностей. Я обнаружил свой потолок в Боббио. Я могу руководить школой, но не могу руководить аббатством. Особенно если оно не желает меня.
— Оно еще может захотеть, — заметила Аспасия, — если подумает некоторое время.
— Возможно, — согласился он без энтузиазма. И сразу перешел к другому: — Но я точно знаю, что умею хорошо делать одну вещь: я умею писать письма для императриц. Я думаю, что они захотят написать архиепископу Реймскому Адальберону, к тому же он королевский родственник. Я думаю, он захочет помочь, если к нему обратятся.
Герберт выпил уже порядком, но говорил вполне трезво. Осушив чашу, он больше не стал ее наполнять. Он наклонился вперед, опершись локтями о колени, снова став собой, тем, прежним:
— Я хочу узнать, не смогу ли я быть послом к франкам. В конце концов, в Галлии я никто. А Адальберон — один из самых влиятельных церковников Галлии; ему принадлежит право короновать короля. Он выслушает меня. Он сделает что угодно, чтобы держать в руках короля.
Аспасия припомнила, что они друзья: господин архиепископ и крестьянский сын из Ориньяка. Герберт никогда не хвастался этой дружбой, ему и в голову это не приходило. Он был рад встретить архиепископа в городе, куда недавно прибыл, и знал, что они понравятся друг другу. Его тогдашнее письмо к Аспасии было полно этой радости.
Теперь воспоминание об этом слегка смягчило напряженное выражение его лица. С возрастом его лицо с крупными чертами и ясными глазами приобрело значительность и стало запоминающимся. Она могла понять, почему монахи в Боббио так сильно невзлюбили его. Он был слишком честен. Он говорил, что думал; он не мог промолчать из соображений осторожности. И никогда не был способен понять бесчестности. Аббатство, распустившееся под снисходительным управлением его предшественника, не могло принять его.
Он руководствовался не просто монастырским уставом. Это было гораздо глубже: здравый смысл, позволявший ему принять отношения Аспасии и Исмаила, потому что они были верны друг другу и соблюдали клятвы, не ставшие менее священными оттого, что Церковь никогда не признает их.
Довольный, он отдыхал в их обществе.
— Я так и сделаю, — сказал он. — Я поеду в Реймс или в какое-нибудь другое место, куда пошлют императрицы. То, как поступил с нашим императором Сварливый, бессовестно. Я не могу допустить такого! — Внезапно он рассмеялся. — Вы только послушайте меня! Можно подумать, что я сам папа.
— Когда-нибудь ты им станешь, — сказала Аспасия.
Он покачал головой, продолжая улыбаться.
— У вас, византийцев, нет должного почтения к Святому Престолу.
— Есть, — возразила она, — но к нашему собственному патриарху. Римский епископ, даже если он занимает престол святого Петра… кто он такой?
— Наместник Бога на земле. — Герберт легонько икнул. — Но, однако, у вас и войско! Две хрупкие византийки, ломбардская королева и собака-мавр в придачу. А иные из преданных вам господ, я уверен, всерьез подумывают, не поменять ли им преданность. Это может насмешить даже дьявола.
— Пока он смеется, — сказала Аспасия, — и считает нас слабее, чем мы есть, все хорошо. Что мы можем, если не молиться и не просить помощи у Бога?
— Надо устроить хорошую драку. — Герберт обнял сразу обоих. — Мы же победим?
— С Божьей помощью, — сказал Исмаил.
— Да, конечно, с ней. И с нашим собственным несокрушимым упорством. — Он ухмыльнулся. — Гордое стадо мулов за правое дело. Мы никогда не потерпим поражения.
