Жорж Санд - Даниелла
Я слушаю также с наслаждением слова, приносимые мне издалека ветром, и люблю отгадывать мыслью положения, к которым эти клочки разговора могут относиться. Дорога из монастыря Камальдулов в Фраскати идет очень близко отсюда, и я слышу, как гуртовщики кричат на своих волов или как поселяне разговаривают между собой, сидя на своих телегах. Эти случаи составляют для меня событие, потому что по этой дороге езды мало, и этот редкий шум, по крайней мере, разнообразит монотонную песнь водопада и флюгеров. Но меня более интересуют звуки, долетающие ко мне со стороны виллы Таверна. С этой стороны деревья моего сада так густы и так высоки, что мне видны одни крыши виллы. Даниелла придумала показываться мне в окно комнаты на чердаке, откуда мне виден белый платочек на ее голове и куда она ходит звонить на полдник рабочим. Она нарочно оборвала веревку, чтобы иметь предлог ходить на чердак; ей приятно самой предупреждать меня, хотя издали, что пора завтракать.
Иногда также, расхаживая посреди своих работниц, она ударит в свой тамбурин, будто в порыве веселья. Если ветер с запада, он приносит мне это слово любви, которое бросает меня в дрожь от счастья. Погода стоит прекрасная; здешний климат точно прекрасен в эту пору года. Нечего, однако же, слишком им восхищаться: в настоящее время это почти климат средней полосы Франции; фруктовые деревья цветут здесь не более как одной неделей ранее наших, и когда я отъезжал, Прованс опередил в этом отношении римскую Кампанью. Нас обманывает в этом краю вечная зелень беспрестанно сменяющихся листьев, В огромном парке, который у меня перед глазами, все зеленеет: дубы, пинии, оливковые деревья, самшит и мирты. Острый запах различных родов лавра доносится даже до меня и становится иногда несносным. Запах этот походит на запах горького миндаля; он очень приятен, если не слишком силен. Тысяча пчел жужжат на солнце. Небо блестящего голубого цвета. В полдень можно вообразить себя в самой середине лета. Но море и горы привлекают облака, и воздух вдруг холодеет. Птицы еще не начинали вить гнезда. Здешние бабочки появляются не ранее наших. На каштанах и платанах только что начинают завязываться почки. Дубовые рощи еще не сбросили сухих прошлогодних листьев. Дядя говорил правду, что в Италии деревья не растут корнем кверху, и что наш край стоит всякого другого. Но если бы дядя и был здесь, он не понял бы, чем именно отличается каждый здешний камешек от наших камней. Здесь все имеет свою особую физиономию, свое выражение, свой голос, так сказать, свою гамму; здесь я вполне чувствую, что я далеко от Франции, что я чужд той среды, которая как бы составляет часть меня самого, что я путешествую, всему удивляюсь, на все заглядываюсь и интересуюсь всякой травкой.
Ночи очень холодны. К счастью, мы нашли в нижних залах груды угля, которые остались от сожженных деревянных поделок и мебели в замке во время захвата его австрийцами, и теперь мы можем нагревать наше уютное помещение в казино, не дымя в трубы. В нашем помещении есть и маленькая кухня, где мы во всякое время можем наполнить нашу жаровню горящими углями, которые храним в печах под пеплом.
Это помещение, будто по волшебству, наполнилось мебелью и всеми предметами, нужными для полного хозяйства. Даниелла каждый день приносит что-нибудь с собой, а я, роясь в опустелых покоях замка, каждый день нахожу разбитые вазы, изломанную мебель и обломки произведений искусства, кое-как чиню и исправляю их, и они служат или удобством, или украшением нашего жилища.
У меня одна забота в голове: я боюсь, чтобы эта сладостная жизнь скоро не окончилась. О моем деле нет достоверных известий, Капуцин, дядя Даниеллы, который каждый день приходит в виллу Таверна, сказывал своей племяннице, что меня ищут и что carabinieri (здешние жандармы) везде расспрашивают обо мне. Начальству известно, что, вопреки показанию Мариуччии, я не появлялся в Тиволи. Предполагали провести обыск в виллах, но впоследствии отменили это распоряжение, что доказывает, что мой таинственный покровитель не оставался в бездействии. Не знаю, сообщено ли французской миссии о моем деле? Если так, то меня, быть может, по распоряжению нашего посланника, ищут в Риме, чтобы выдать мне паспорт и велеть выехать из Папской области. Я полагаю, что наша миссия именно бы так распорядилась, а потому и не хочу искать ее покровительства.
Странный случай еще более запутывает мое дело. Брат Киприян (капуцин) слышал, что агенты полиции при обыске моей квартиры в Пикколомини, откуда Мариуччия с такой предусмотрительностью вынесла мои вещи, нашли на полу четырехугольную металлическую пластинку с кабалистическими знаками. Спросили Мариуччию, мне ли принадлежит эта вещь. Она и сама этого не знала, но на удачу сказала, что пластинку эту оставил там путешественник, занимавший мою комнату за несколько перед тем месяцев и имени которого она не припомнит. Ей не совсем поверили и взяли с собой эту таинственную дощечку, которую признают условным знаком революционеров. Если так, то человек, вручивший мне это знак, был ни кто иной, как агент полиции, переодетый монахом, или настоящий монах, и умышленно хотел вовлечь меня в неприятности; трудно будет мне оправдаться перед святым судилищем с таким обвинителем.
Меня еще более утверждает в этой мысли то, что я, в продолжение восьми дней моего здесь пребывания два раза видел на terrazzone этого монаха в рясе белой с черным, которого я встретил на развалинах Тускулума. Эти люди умеют всюду проникнуть, и мне кажется, что он сообщил свои подозрения фермеру Фелипоне, потому что он проходит иногда внизу под казино, с беспокойством посматривая на балюстраду террасы, откуда я могу наблюдать за всеми его движениями. Что касается монаха, который, кажется, принадлежит к ордену доминиканцев или, по крайней мере, переоделся в рясу этого ордена, он, по-видимому, вовсе не обращает внимания на замок. Чаще всего он становится ко мне спиной и внимательно смотрит на обширный вид, открывающийся с террасы. Но, может быть, он наблюдал слухом, и я, несмотря на высоту, на которой находился, инстинктивно сдерживал свое дыхание. Я спросил Даниеллу, не встречала ли она его в окрестностях; она уверяет, что ей не случалось встретиться ни с одним доминиканцем.
Я окружен здесь существами менее опасными, чем этот монах. Это змеи с ножками, но с такими маленькими, что не решаюсь причислить их к роду ящериц. Они бегали бы очень плохо с такими коротенькими ногами, если бы в то же время не ползали, как змеи, очень скоро и очень грациозно. Эти хорошенькие животные вовсе не опасны. Я познакомился с ними в Тускулуме; пастух Онофрио показал мне, что их можно брать в руки, не опасаясь. Мне хотелось сделать ручной одну из этих ящериц, которая была не так труслива, как ее подруги; но Даниелла, видя мое пристрастие к животным, привела мне прехорошенькую белую козу, которая и миловиднее, и полезнее ящериц. Она дает мне молоко и щиплет возле меня траву, когда я рисую. Я забочусь о ней, как о подобном себе существе, а ей привольно живется здесь; она часто залезает здесь в траву и цветы по самую шею. Кроме того, у меня в цветнике четыре ручных кролика, и Даниелла хочет принести мне птиц в клетках. О собаке и курах нечего и думать: первая лает, а последние привлекут своими песнями и кудахтаньем охотников, которые, пожалуй, полезут на стены, чтобы украсть их.
