Николь Фосселер - Небо над Дарджилингом
– В этих преданиях живет мудрость, – говорила она на своем кангрийском наречии. – И все они о любви и ее разновидностях: мохе – внезапном ослеплении страсти, мамате – неуемном желании обладать и прем – похожей на дружескую привязанность.
И Ситара, забыв обо всем, внимала истории о царе, которого демоница лишила разума, и о матери, заботившейся о незамужней дочке, о бедной девице, поделившейся своим скудным обедом с таинственным незнакомцем, и женщине, родившей из ноги лягушку, которая впоследствии стала принцем. Принцы и принцессы, цари и купцы, злые мачехи и коварные жрецы, бесстрашные воины и добродетельные девицы занимали воображение слушателей, пока не наступало время идти спать. Уинстон и Ситара отправлялись в свою комнату, Мира Деви – в свою, а Мохан Тайид – в собственноручно оборудованную спальню во внешних покоях.
В один из таких вечеров в конце января Мира Деви вспомнила сказку о царе, у которого родилась дочь, прекрасная как день, но с родинкой во лбу. Лишь только принцесса подросла, отец послал придворного жреца отыскать ей жениха с такой же отметиной. После долгих безуспешных странствий тот наконец обнаружил в джунглях льва с родинкой во лбу и привез животное во дворец. В этом месте Ситара заметно занервничала и перестала шить. Тогда Мира Деви встала и без суеты проводила ее в спальню, а потом принялась сновать на кухню и обратно, наказав Мохану и Уинстону оставаться у камина или, что еще лучше, пойти прогуляться. Как нож в сердце были Уинстону доносившиеся из-за резной деревянной двери хриплые стоны Ситары, и даже успокаивающее бормотание Миры Деви мало что могло изменить.
Начались часы томительного ожидания, в течение которых Мохан неподвижно сидел в молитвенной позе, время от времени поднимаясь, чтобы подбросить в огонь дров, а Уинстон беспокойно ходил из угла в угол или стоял на пороге за входной дверью, глядя на мерцающие в морозном небе звезды, словно просил их о помощи. Стоны и хрипы Ситары перешли в душераздирающий утробный крик, после которого повисла тревожная тишина, изредка прерываемая похожими на рыдание всхлипываниями, пока наконец не раздался громкий плач младенца и смех Миры Деви. Уинстон вскочил и приложил ухо к двери, из последних сил сдерживая нарастающее из минуты в минуту нетерпение. В этот момент на пороге появилась сияющая Мира Деви.
Тяжелый сладковатый запах пота и крови в комнате роженицы мешался с ароматом свежего белья и ладана, который только что зажгла старая индианка. Ситара лежала на подушке, уставив в потолок бледное лицо с огромными темными глазами. Мира Деви протянула Уинстону сверток, который тот принял осторожно, почти с благоговением и в котором, отогнув край пеленки, увидел крохотное существо, показавшееся ему одновременно беззащитным и полным жизненной силы.
– Твой сын, – сказала Ситара хриплым от напряжения голосом, и Уинстону показалось, что сердце вот-вот разорвется от счастья.
– Все прошло быстро, – улыбнулась Мира Деви. – Чувствую я, этот малыш своего не упустит.
Мохан глядел на ребенка через плечо Уинстона, и в глазах у него стояли слезы.
– Как вы его назовете? – спросил он.
– Ян, – не задумываясь ответил Уинстон.
Он вспомнил своего деда по материнской линии, почтенного, всеми уважаемого человека, до конца своих дней бывшего главой их семьи.
– Раджив, – отозвалась Ситара, протягивая руки к младенцу. – Раджив, – повторила она, принимая ребенка из рук Уинстона. – Маленький князь. – Она перевела глаза сначала на мужа, а потом на Мохана. Повисла неловкая пауза. – Как бы то ни было, он – потомок Кришны, и в его жилах течет кровь раджи, – пояснила Ситара.
– Он наполовину раджпут, наполовину ангрези, – добавил Мохан. – Возможно, когда-нибудь он выберет одну из этих сторон, пусть же до поры носит два имени.
Так и порешили.
11
Проливные дожди стремительно смывали с холмов Кангры остатки снега, словно желая подарить новорожденному очищенный от прошлогодней грязи мир. Обреченный на безделие, Уинстон часами сиживал возле безыскусной, но удобной колыбели, которую собственноручно смастерил для сына. Он с удивлением наблюдал, как ребенок ворочается во сне, как он растет и день ото дня меняется. А иногда, особенно по ночам, Невиллу или Мохану Тайиду приходилось укачивать младенца. Тогда они вынимали его из кроватки и носили по комнате.
Ян оказался светлокожим, как обычный европейский мальчик. Уинстон убедился в этом с большим облегчением, которого сам стыдился. Ситара во время родов потеряла много крови и очень ослабела, однако из последних сил старалась кормить ребенка сама. Мира Деви, которая в это время ждала собственного внука, очень привязалась к малышу.
Весна в этом году пропозднилась. В марте заснеженные вершины гор на северо-востоке еще были укутаны темными грозовыми тучами. Наконец на западе забрезжили теплые солнечные лучи, и на поля, покрывшиеся нежным зеленым пухом, вышли крестьянки с простыми мотыгами. Одетые в пестрые платья, издалека они походили на райских птиц, роющихся в почве в поисках червяков. Потом зацвели фруктовые сады, нетерпеливо заблеяли в хлевах овцы. Муж Миры Деви явился из деревни помочь неумехам-чужеземцам посадить огород.
В апреле вовсю припекало солнце, и Кангра шумела свежей зеленью, хотя вершины Дауладхары по-прежнему мерцали серебром. Едва оправившись, Ситара уже хлопотала по дому и в огороде. По обычаю женщин долины, она одевалась в прихваченные у щиколоток свободные штаны – салвар и курту – тунику до колен, а ребенка носила в корзине за спиной. Голову с заплетенными в тугую косу волосами она покрывала прозрачной шалью – дупаттой, которую искусно драпировала на груди. Лишь красная точка на лбу – гордый знак замужней женщины – оставалась на виду. Здесь никто не спрашивал документов, Ситаре они и не были нужны, чтобы чувствовать себя полноправной женой Уинстона Невилла.
В городе, где он вместе с мужем Миры Деви закупал зерно и рассаду для своих полей, Уинстон Невилл без зазрения совести тратил выделенные ему Уильямом Джеймсоном деньги на украшения для Ситары. Правда, он мог позволить себе израсходовать лишь несколько аннов, но только это и смущало его. Ситара же с гордостью носила дешевые браслеты и серьги, радостно звеня цепочками с колокольчиками на щиколотках. Вместе с женщинами из деревни она ходила в храм, где с особым рвением молилась матери богов Шакти, и расцветала буквально на глазах.
В то же время, работая в поле с Моханом, Невилл все чаще ловил себя на мыслях о несостоявшейся военной карьере и славе, к которой, казалось, был когда-то так близок. Тоска по прошлой жизни улетучивалась, стоило Ситаре повернуться в его сторону, и все же Уинстон завидовал Мохану, который как будто совсем не сожалел об оставленном дворце в Раджпутане и весело выполнял самую тяжелую крестьянскую работу, охотно болтал с ремесленниками и землепашцами, заигрывал с незамужними женщинами и беззубыми старухами и часами возился со своим любимым племянником.
