Виктория Холт - Загадочная женщина
– Он смелый человек, Анна. Очень романтическая фигура, правда у него есть грехи, но, по вашему разумению, они романтического свойства. Он – авантюрист, пират. Я ненавидел его за то, что он имеет то, о чем я мечтаю. Зависть. Именно это я испытываю к нему. Зависть – один из семи смертных грехов; самый отвратительный, по-моему.
– Почему вы так завидовали ему?
– Потому что, – сказал он, – я мог иметь то, что имеет он.
– Вы хотите сказать, что могли бы стать капитаном?
– Я имею в виду, что мог тоже жить в замке, я мог разделить свое детство с Рексом. Со мной, как и с капитаном, могли обращаться, как с сыном.
– Вы говорите…
– Он мой брат. Я старше его на три года. Моя мать служила в замке белошвейкой леди Кредитон. Она была очень хорошенькая, сэру Эдварду она понравилась, как и все девушки до нее. Когда я родился, сэр Эдвард дал матери содержание, чтобы ей не приходилось приходить в замок. Я получил образование, и, в свою очередь, меня подготовили к работе в компании. Но я никогда не был признан сыном сэра Эдварда, как капитан.
– Капитан знает об этом?
– Нет. Я расскажу ему.
– Думаю, он поймет вас. Я просто уверена в этом.
– Теперь я не могу относиться к нему, как раньше. Невозможно ненавидеть человека, спасшего тебе жизнь.
– Я рада… за вас и за него. У вас обоих улучшатся отношения без этой бессмысленной ненависти.
– И не забудьте, что, чтобы не случилось за эти два месяца, я вернусь. Как бы я хотел, чтобы вы плыли с нами. Мне страшно подумать, что станет с вами в этом доме.
– Но я приехала исключительно ради Эдварда.
– Два месяца, – произнес он, – небольшой срок, но многое может произойти за это время.
– Многое может произойти и за день, как вы сами и обнаружили, – напомнила я. – Не так давно вы ненавидели капитана, а теперь ваше восхищение победило вашу неприязнь. Расскажите ему об этом. Уверена, он поймет.
– Вы такого высокого мнения о нем? – проговорил он с тоской. Я не ответила, боясь поведать о своих чувствах кому бы то ни было. Когда, оставив его, я собралась возвращаться на берег, на сходнях я встретила Редверса, поджидавшего меня.
– Другой возможности поговорить наедине не будет, Анна, – обратился он ко мне. – Я написал вам.
Он сунул мне в руку письмо.
Мы стояли рядом, глядя друг на друга, но говорить не могли, поэтому я попрощалась:
– До свидания, капитан. Желаю безопасного и счастливого плавания.
И пошла вниз по сходням.
Я никак не могла дождаться, когда можно будет прочитать его письмо. Оно было коротким, но каждая его строка дышала любовью.
Анна, дорогая.
Мне следовало бы извиниться за вчерашнее, но я не хочу. Все, что я говорил… правда. Без вас мне нет счастья. Я люблю вас, Анна. Анна… ждите… Я знаю, когда-нибудь все изменится. Вспоминайте обо мне, как и я буду все время вспоминать о вас. Я люблю вас.
Редверс.
Мне следовало уничтожить письмо. Мне следовало помнить, что человек, написавший мне его, не свободен, но вместо этого я сложила его и спрятала в корсаж. Ощущая прикосновение бумаги, я испытывала радость.
Меня любили.
Ко мне зашла Чантел. Увидев меня, она удивилась.
– Что-то случилось, – отметила она. – Ты стала красивой.
– Ерунда.
Взяв меня за плечи, она потащила меня к зеркалу. Она остановилась, обнимая меня за плечи, и, вдруг расхохотавшись, повернула меня лицом к себе. Письмо выскочило и торчало из выреза моей блузки. Она выхватила его с озорным смехом.
– Отдай, Чантел, – в ужасе закричала я. Даже Чантел не должна его видеть.
Улыбаясь она отдала мне письмо. Затем вдруг помрачнела.
– Ох, Анна, – молвила она. – Будь осторожна.
Днем корабль ушел.
Эдвард расплакался. Он смотрел, как уплывает корабль, из сада, так как я решила, что на берег идти неблагоразумно. Я сказала:
– Из сада будет все хорошо видно.
Поэтому мы стояли и смотрели. Слезы медленно катились по его щекам, он плакал молча, меня это больше трогает, чем когда он ревет во все горло.
Он взял меня за руку, я крепко сжала его руку.
Я прошептала:
– Два месяца пройдут быстро. Мы будем здесь стоять и смотреть, как он возвращается.
Это немного приободрило его.
– Отмечай дни по календарю, – посоветовала я.
Ему подарили календарь на Рождество, и он каждый месяц педантично отрывал от него листки.
– Ты даже удивишься, как быстро летит время.
В сад вышла Моник, у нее были опухшие красные глаза. Я подумала, что она по-настоящему любит его. Эта мысль погребальным звоном отозвалась у меня на сердце, ведь и в любви, и в ненависти она связана с ним навеки.
Увидев нас с Эдвардом, она трагически закричала:
– Дитя мое! Дитя мое! Одни мы остались!
Она простерла к нему руки, но Эдвард отвернулся и каменным взглядом уставился перед собой. Возникла Сула, она передвигалась свойственной ей крадущейся походкой.
– Пойдем, мисси, – сказала она. – Слезами горю не поможешь. Моник немедленно начала завывать. Она схватила Эдварда за руку, но он вырвался и зарылся лицом мне в юбку, что было на него совсем не похоже. Он не любил вести себя, как ребенок.
– Я не нужна ему, – с горечью воскликнула Моник. – Ему лучше с мисс Бретт. – Она истерически захохотала. – И не только ему.
Сула обняла ее.
– Идем в дом, мисси, любимая моя. Идем.
Бросив на меня презрительный взгляд, Сула повела Моник в дом. Взгляд ее был полон злобы.
Как же она меня ненавидит! Больше, чем Моник. По-видимому, я действительно нужна Моник, так как являюсь поводом для устраивания сцен.
Мне было крайне не по себе.
После ухода корабля Моник несколько дней болела, и Чантел постоянно находилась при ней.
Я сказала Эдварду, что мы должны безотлагательно начать заниматься и, таким образом, время пойдет быстрее. Ему нравились география и история. Я обратила его внимание, главным образом, на те места, которые мы проплывали и которые были для него не просто точками на карте. Он внимательно изучил голубое пространство Тихого океана и нашел наш остров – черное пятнышко среди других черных пятнышек на площади, окрашенной в голубой цвет. Он пришел в восторг от названий других островов и все продолжал произносить их, напевая: «Тонгатапу, Нукуалофа, Острова Дружбы, Као, Фонуа-фуу». Он решил, что, когда станет моряком, объездит их все. Мы подсчитали какого приблизительно числа вернется корабль, и он обвел дату красным карандашом. Ему нравилось выражение «красный день календаря». И он решил сделать таким этот день. Чтобы не забыть, он обвел его красным.
Дом ему не нравился, не нравилась и еда. Он предпочитал проводить время со мной или с Чантел. Его мать смущала его своими пылкими ласками. Когда она его игнорировала, он чувствовал облегчение. Сула, старавшаяся изо всех сил добиться его благоволения, ему не нравилась, но Перо смешила его, и он обожал ее дразнить, старый Жак ему тоже пришелся по сердцу, тот разрешал ему лазить по экипажу и помогать ухаживать за лошадьми. Бабушку он немного побаивался, но, по крайней мере, уважал.
