Марго Арнольд - Падший ангел
Одним теплым летним днем мы оказались вдвоем в избушке, которая была отведена нам с Мартой для приготовления лекарств. Было очень жарко, а потому он работал, закатав рукава. Видеть его смуглые жилистые предплечья, изящные кисти рук было для меня искушением, тяжелее которого трудно придумать. В перерыве между манипуляциями я украдкой, будто невзначай положила ладонь ему на локоть. Он отдернул руку как ужаленный. Я не восприняла это как предупреждение, совсем потеряв голову от жары и возбуждения. Чуть позже я, притворно оступившись, на долю секунды прильнула к нему своим горячим телом. Грубо схватив меня за плечи, он отшатнулся.
– Не надо! – произнес Принс необычным хриплым голосом.
– Чего не надо? – столь же резко спросила я, раздосадованная его бестолковостью.
– Не надо пытаться соблазнить меня своим телом, – не снижая тона, пояснил он. – Ничего у вас не получится. Я не слепой и тем более не ослеп за то время, что вы здесь находитесь. Так что, госпожа Спейхауз, объяснимся начистоту: я принадлежу Богу и у меня лишь одна невеста – Его Церковь. Ничто и никто больше для меня не существует. Еще не родилась та женщина, которая собьет меня с избранного пути, как бы красива она ни была и к каким бы уловкам ни прибегала. Если вам нужен мужчина, то идите лучше к бедному Ричарду, который готов целовать землю под вашими ногами. А меня будьте добры оставить в покое.
Побледнев от гнева и унижения, я выпалила:
– Да как вы смеете говорить мне такое! Что это вам взбрело в голову?
Его взгляд был тверд, темные глаза буквально буравили меня.
– Если я неправильно истолковал ваши намерения, госпожа Спейхауз, то покорно прошу простить меня. Однако не думаю, что заблуждаюсь, и хочу предупредить, что подобное между нами никогда больше не должно повториться.
После этого священник гордо удалился.
Впору было разреветься от досады, но я взяла себя в руки и твердо решила, что он дорого заплатит за свои слова. Мой рассудок отказывался верить, что такое могло быть сказано им всерьез, и я дни и ночи напролет обдумывала мстительные планы.
Как раз вскоре после этого бедного Ричарда угораздило впервые предложить мне выйти за него замуж. Более неудачного момента он выбрать не мог, а потому ему пришлось изрядно отведать скопившейся во мне желчи. Я вежливо, но вместе с тем убийственно-холодно отказала ему, добавив, что в сложившихся обстоятельствах мне лучше уехать в Лондон. Он немедленно впал в отчаяние и чуть не на коленях умолял меня остаться.
– Я могу выполнить вашу просьбу, – произнесла я все с той же холодностью, вместе с тем внутренне кипя от недавнего афронта, – но лишь в том случае, если вы обещаете никогда больше не поднимать этой злосчастной темы.
С каким-то меланхоличным достоинством, столь не вязавшимся с его жизнерадостным обликом, он сказал:
– Я с уважением буду относиться к личным причинам, которые, как вы утверждаете, не позволяют вам выйти замуж. Однако я так люблю, так нуждаюсь в вас, что не могу дать вам обещания, которого вы требуете. Смысл моей жизни отныне придает лишь надежда на то, что мои любовь и преданность со временем, возможно, заставят вас пересмотреть свое решение и стать моей женой.
Его слова смягчили меня, и я, должным образом изобразив неохоту и колебания, в конце концов позволила убедить себя остаться в Солуорпе.
Я вновь повела кампанию против Джона Принса, однако противник теперь был настороже и прорвать его оборону стало гораздо труднее. Впрочем, вряд ли можно говорить о том, что жизнь моя превратилась в непрерывное жестокое преследование несчастной жертвы. Воодушевленный моим присутствием в доме, Ричард придумывал все новые и новые развлечения. Гремели охотничьи балы, устраивались пикники и званые ужины, которые более чем удовлетворяли мою потребность в обществе.
Еще одним источником радости служили дети. Оба были в той прекрасной поре, когда младенец превращается в маленького неумолкающего болтуна. Один был белокурым, другой – рыжим, и оба так крепко привязались друг к другу, что я часами могла с удовольствием наблюдать за их играми. Дик, будучи постарше, почти всегда казался мне более бойким и интересным. Но иногда случалось, что Артур, не получив желаемого, надувался и направлялся жаловаться ко мне. В такие минуты его глаза сверкали от обиды, из голубых становясь серыми, и он начинал до такой степени походить на Дэвида, что у меня щемило сердце. Мне приходилось отворачиваться, чтобы взять себя в руки, памятуя о том, что Марта практически никогда не спускает с меня своего мрачного взора.
Итак, мои военные действия против Джона не имели особого успеха. На людях мы поддерживали весьма дружеские, даже сердечные отношения и много времени проводили вместе. Однажды, когда мы стояли на сорок девятой ступеньке лестницы у водяного колеса и кормили лебедей, он спросил меня:
– Верите ли вы в Бога?
Хороший вопрос! Верую ли я? Помню, еще совсем маленькой я верила, что Бог живет под куполом собора св. Павла и богатые ходят в храм по воскресеньям побеседовать с ним, а к нам, беднякам, он никакого отношения не имеет. Мать пыталась рассказывать нам кое-какие библейские истории про Иисуса, но то, что он, как и мы, оказался бедняком и парией, не произвело особого впечатления на мой жалкий умишко. Помнится, я подумала, что это какой-то совсем уж бедный Бог, если даже себе не может помочь как следует.
Один раз, когда мы только начали жить с Крэном, я попыталась выведать его мнение о том, что происходит с нами после смерти.
– Что за мрачные мысли приходят в эту хорошенькую головку! – рассмеялся он в ответ. – Ну, сгораем, как свечка: пшик – и нету нас! Вот почему, солнышко мое весеннее, так важно жить в свое удовольствие, пока живется. А все остальное не имеет значения.
Что же касается сэра Генри, то данный вопрос, впрочем, как и любой другой, потребовал от него глубоких и долгих раздумий. Поразмыслив, он пришел к выводу, что, хотя Вселенная зиждется на некоем основополагающем принципе, нет оснований верить в существование какого-то конкретного Бога или, скажем, Верховного Существа, которое в общем миропорядке придавало бы важность такой мелочи, каковой является человеческая жизнь. Увы, его собственная горькая судьба оказалась подтверждением этой глубокой мысли. Бедняжка!
Тот же самый вопрос, с которым обратился ко мне Джон, я задавала раньше Дэвиду во время наших прогулок по замку, залитому лунным светом. Он без колебаний ответил, что верует. Но на вопрос о том, что же вселяет в него веру, у Дэвида внятного ответа не нашлось.
Он просто сказал, что солдат, видя вокруг себя так много бессмысленных смертей и ужасов, просто вынужден верить в существование какой-то высшей силы, у которой есть причины устраивать подобное, иначе можно сойти с ума.
