Анн Голон - Анжелика. Королевские празднества
Если присмотреться, то становилось понятно, что они делили Сите с певчими собора Парижской Богоматери и проститутками с улицы Глатиньи. Знаменитая «Валь д’Амур[219]» находилась рядом с Мельничным мостом, и шум мельничных колес заглушал звуки поцелуев и других, менее невинных развлечений.
В будние дни местность вокруг Дворца правосудия, собора Парижской Богоматери, приходов Сент-Эньян и Сен-Ландри кишела судебными исполнителями, прокурорами, судьями и советниками; черные шерстяные плащи или мантии и непременные брыжи. Судейские сновали взад и вперед со стопками документов, так называемых «полезных пачек», в руках и сумках, заполняя лестницы Дворца правосудия и прилегающие к нему улочки. Бессменным местом их встреч был кабачок «Черная голова». Там, над дымящимся рагу и пузатыми бутылками, сияли лоснящиеся физиономии судей.
На другом конце острова шумный Новый мост представлял собой тот Париж, который вызывал бурное негодование служителей правосудия, видящих, как он процветает на фоне их повседневных забот и трудов.
Если на ту сторону реки отправляли с поручениями лакея, то на вопрос когда он верется, тот отвечал, что это будет зависеть от песен, звучащих сегодня на Новом мосту.
Там вокруг лавочек кипела суматоха, рождались песни, стихи, пасквили и памфлеты. На Новом мосту знали все обо всех. И знатные сеньоры научились остерегаться грязных листков, которые приносил дующий с Сены ветер.
Однажды вечером, встав из-за стола, пока остальные угощались айвовым и малиновым вином, Анжелика вытащила из кармана листок бумаги.
Она с недоумением посмотрела на него и с трудом вспомнила, что купила его за десять су у бедняка на Новом мосту в то самое утро, когда решилась на ужасный поход в Тюильри. Кажется, это было так давно! Она машинально прочла вполголоса:
Давайте-ка заглянем в суд:
Вот лжец, а вот искусный плут;
Сарказма самого Рабле, боюсь, не хватит,
Чтоб посмеяться всласть над этой братией.
Глядите же: вот гении обмана,
Мятежников известных здесь немало.
Давайте поглядим на суматоху…
Ее прервали возмущенные вопли. Старый дядя мэтра Фалло, поперхнувшись, отставил в сторону стакан. Сам же прокурор, с живостью, которой Анжелика никак не ожидала от своего чопорного зятя, вырвал у нее из рук злополучный листок, скомкал его и вышвырнул за окно.
— Какой позор, сестра! — вскричал он. — Как вы могли принести в наш дом эту дрянь! Держу пари, вы купили его у одного из нищих писак с Нового моста?
— Ну да. Мне сунули его в руку и потребовали десять су. Я не смогла отказать.
— Бесстыдство этих людей не имеет границ. Их перо не щадит даже судейских. Подумать только, каких-то грязных писак бросают в Бастилию, словно они — порядочные люди, а ведь даже черная тюрьма Шатле для них слишком хороша.
Муж Ортанс сопел, как разъяренный бык. Анжелика никогда бы не подумала, что он способен так разволноваться.
— Памфлеты, пасквили, песни — они завалили нас ими. Они не щадят никого — ни короля, ни двор, их не смущает даже богохульство.
— В мое время, — вмешался старый дядюшка Фалло, — писаки только-только появились. А сейчас они стали настоящими паразитами, позором нашей столицы.
Он всегда был более чем скуп на слова и открывал рот лишь для того, чтобы попросить рюмку айвового вина или свою табакерку. Произнесенная им только что длинная фраза показала, насколько его потрясло чтение памфлета.
— Ни одна уважающая себя женщина не ступит на Новый мост, — отрезала Ортанс.
Мэтр Фалло высунулся в окно.
— Ручей унес эту мерзость. Мне интересно, не стояла ли под ней подпись Грязного Поэта?
— Я в этом не сомневаюсь, — ответил дядя, — только у него такой ядовитый язык.
— Грязный Поэт, — мрачно пробормотал Фалло, — человек, критикующий все наше общество, бунтарь с рождения, паразит! Однажды я видел его в ярмарочном театре, он развлекал толпу невесть какими язвительными россказнями. Его прозвали Клод Ле Пти[220]. Подумать только, тощая жердь с волосенками цвета репы нашла способ заставить скрипеть зубами короля и высшую знать. Как печально жить в подобную эпоху! Когда же полиция избавит нас от этих бродячих шутов?
Все повздыхали еще немного, и разговор зашел о другом.
* * *В последующие дни Анжелика была так занята, что не обращала внимания на поведение Ортанс. Та напустила на себя заговорщический вид, и на ее лице то и дело появлялась сочувствующая и в то же время победная улыбка.
Анжелика еще не оправилась от испытанного в Тюильри потрясения и равнодушно наблюдала гримасничанье сестры, памятуя о том незавидном положении, в котором она очутилась. Но через некоторое время она поняла, что своими ужимками Ортанс хотела намекнуть, что заметила отсутствие Марго. «Ха-ха! Вот тебе и верная служанка! Она тоже оставила тебя, — читалось на ее лице. — Стоило выказывать ей свое расположение!»
Анжелика поняла смысл речей, которыми за обедом время от времени и без всякого на то повода разражалась сестра: «Все слуги трусы, вот почему необходимо относиться к ним строго», или «Слабого хозяина всегда обманут. Слабый хозяин — беда для всех!» Ортанс обладала умом и проницательностью, когда речь шла о людях, которые ее окружали. Она хотела узнать, что же произошло. Исчезновение Марго показалось ей подозрительным. Ортанс завидовала дружбе, связывавшей Анжелику с проворной, надежной южанкой, и злилась оттого, что не могла заставить слуг работать на нее с таким рвением, которого она бы хотела от них добиться.
Анжелика тихо радовалась, что доверилась интуиции, подсказавшей ей не открываться сестре. Сначала молодой женщине было немного горько оттого, что, вопреки ее ожиданиям, родственники не готовы во всем ее поддержать, но сейчас Анжелика не могла сдержать грустной улыбки, представляя себе реакцию Ортанс, если бы та узнала, что ее родную сестру едва не убили в королевском дворце, а сопровождавшая графиню служанка рассталась там с жизнью.
После кошмара, пережитого в Лувре и Тюильри, как будто раздавившего ее, Анжелика с некоторым удивлением осознала и оценила спокойствие и порядок, царившие в доме сестры. Она была признательна ей и мэтру Фалло за то, что они предоставили ей кров, поэтому будет лучше, чтобы они не догадывались, какие таинственные, но грозные опасности исходили от блистательного королевского двора, на который они взирали с таким восхищением, обожанием и поклонением. Семья сестры служила ей защитой, и не стоило рассеивать питавшие их иллюзии по поводу собственного существования.
