Анастасия Туманова - Душа так просится к тебе
— Северьян Дмитрич, я под кровать заховаться могу, — тихо предложила Манька. — А как ваша супруга хоть на минутку из дому вывернется, я тут и шмыгну…
— Некуда ей выворачиваться, дура, — с досадой возразил Северьян. — До ночи, что ль, под кроватью проваляешься?.. Тьфу, грехи наши тяжкие, и надо ж было вляпаться на старости лет… Дмитрич, слушай, а давай я ее тебе оставлю, а?..
— Чего?!.
— Дмитри-ич! Ну что тебе стоит-то?! — взмолился почуявший выход Северьян. — С тебя у Натальи спрос какой?! Не ейное дело думать, кого барин себе с улицы водит! Она и рта не откроет даже, я наверное говорю! Счас давай я Маньку-то у тебя посажу, а сам на кухню, как порядочный, вылезу, а вы чуть попозжей выгребайтесь вдвоем мимо нас — и всего-то делов…
— Да иди ты к чёрту, болван!.. — возмутился было Черменский, однако тут же понял, что это, кажется, действительно единственный выход из положения. Но до чего, черт возьми, глупо получается…
— Как ты мне надоел со своими девками, право! — в сердцах выругался он. — Сколько раз говорил: — Не води сюда, сам у них оставайся, коли нужда! Я сюда хоть одну приводил?! Ну, скажи, сукин сын, — приводил?! Нет! А твои дивизиями маршируют! Если еще хоть одну шалаву мне прятать придется…
— Дмитрич, вот ей-богу, не буду больше! — Северьян вскочил и кинулся за дверь, напоследок бросив: — Манька, сиди, лахудра! Через полчаса вылазьте с Дмитричем!
Дверь захлопнулась. Сквозняк качнул ветку вишни за открытым окном, и на пол упало несколько белых лепестков. Черменский сердито посмотрел на ни в чем не повинную Маньку. Та тяжко вздохнула, пожала худыми плечами, примостилась на краешке смятой постели и деликатно отвернулась, ковыряя в носу, когда Владимир начал одеваться.
Через полчаса Черменский, толкая впереди себя сопящую проститутку, вошел в кухню. Северьян, паршивец, чин чинарем сидел за столом у самовара и солидно тянул из блюдца дымящийся чай. На столе стояло необъятных размеров блюдо с привезенными Натальей слегка помятыми в дороге пирогами, а сама Наталья крутилась у плиты. Даже со спины было заметно, как она располнела за зиму, и немудрено: Наташкиному животу насчитывалось уже полных пять месяцев.
— Доброго утра, Владимир Дмитрич, — с улыбкой поздоровалась она, поворачиваясь от плиты и закалывая на затылке размотавшуюся рыжую косу. При виде Маньки выражение Наташкиного лица осталось безмятежным. — И вам, барышня, здравствуйте. Чаю испить изволите?
— Благодарствуйте, дома выпью… — пролепетала Манька, пулей выскакивая в сени. Владимир едва успел сунуть ей ридикюль с честно заработанным полтинником.
Наталья преспокойно вернулась к плите, по-прежнему напевая «Стежки-дорожки». Владимир кинул на Северьяна яростный взгляд, друг невиннейшим образом уставился в потолок.
— Как дела в Раздольном? — мрачно спросил Черменский у Наташки. — Отчего ты не боишься в таком положении ездить по железке? Поберечься бы уже надо.
— А какое мое положение? — певуче отозвалась Наталья, бухая на стол тарелку с холодной ветчиной. — Самое что ни есть абнакновенное, бабье. И рази ж я барышня, чтоб беречься? В Раздольном, слава господу, благополучно все. Фролыча вот только на Василья пострел разбил, я уж ходила за ним, ходила, да чуть его малость отпустило — сейчас к вам понеслась. Он и сам велел: поезжай, говорит, Наталья, скажи, что пора пахать, земля-то уж подошла, ком об землю в пух разбивается, мужики давно сохи повытаскивали, не дело дожидаться-то, упустим землицу… Не годится старику тревожиться, Владимир Дмитрич, вы бы и правда возвертались! Без хозяев куда как худо, и Ванька совсем слушаться перестал. Я-то ему не начальство, и страху парню от меня никакого, цельными сутками при конюшне, с вороного не слезает… Четвертого дня табор цыганский пришел, так Ванька туда улепетнул — и боле не ворочался! Не увезли б они его еще, нехристи… А до школы два месяца нога не доходила! Я его стращаю — вот, мол, родитель приедет, выпорет, — а он мне только скалится, неслух!
— Надо бы взаправду возвращаться, Дмитрич, а? — осторожно произнес Северьян. — Упустим землю, весь хлеб коту под хвост сгинет… Еще неделя-другая — и уйдет погода-то! Ну, за ради чего мы тут сидим? Каких милостей небесных дожидаемся? Нечего дожидаться-то тебе…
Владимир через стол в упор уставился на него. Северьян ответил таким же прямым взглядом. Наталья посмотрела на одного, на другого, решительно поднялась, накинула на волосы платок и взяла корзинку.
— Пойду до рынка прогуляюсь, к обеду провизью куплю какую… А вы, господа, промеж себя решите, как скажете — так я Фролычу и передам. Ввечеру уж и поеду, коли ваша милость будет.
— Осторожней, гляди, на рынке-то, чтоб не пихнул кто… — буркнул ей вслед Северьян.
Наталья обернулась с порога — и неожиданно объявила:
— Я вам, Северьян Дмитрич, конечно, не супруга и о дерзости этакой даже не помышляю! Вы меня, конечно, и вовсе не слушать имеете право! Только я вам все едино скажу: коли вы и дальше станете с улицы двугривенных девиц притаскивать, то очень просто можете дурную болесть словить. Вот страму-то будет опосля по лекарям бегать! Надо же осторожность иметь, коли брать — так уж хоть полуторарублевую, из заведения! Их и дохтура проверяют, и мадам следит! А уж вам, Владимир Дмитрич, и вовсе невместно! Серьезный человек-то какой, барин, в газетах пишетесь, а туда ж!
Эта проповедь оказалась бы воистину уничтожительной, не будь на веснушчатом лице Наташки широкой лукавой улыбки. Закончив сию прокурорскую речь, она кораблем выплыла в сени и уже там, совсем по-девчоночьи взвизгнув, расхохоталась в голос, оставив Владимира и Северьяна таращиться друг на друга в полной растерянности.
— Вот же баба чертова… — пробормотал Северьян, покраснев, насколько это позволяла его черная физиономия. — Такую комбинацию нам с тобой разбила… И регочет еще, проклятая, на всю Остоженку! Говорил я тебе, Дмитрич, надо было Маньку в окно кидать! Ничего, со второго этажа небось не убилась бы…
— Женись, брат, женись, — усмехнувшись, посоветовал Черменский. — Другой такой не сыщешь.
— Сразу ж опосля тебя! — огрызнулся Северьян, высовываясь в окно и провожая взглядом чинно идущую через двор Наталью. — Ну, Дмитрич… Поедем домой, что ль?
— Поезжай один, — коротко ответил Черменский.
Северьян, с досадой вздохнув, отвернулся от окна. Прошелся по комнате, разминая в пальцах папиросу и осторожно поглядывая на друга. Затем вполголоса произнес:
— Мне-то, сам знаешь, все едино. Хоть и на лето здесь останемся, без разницы, хотя хлеба и жалко. Но чего дожидаться-то? Говорил я тебе: тогда Софью хватать надо было, тогда! Зимой, у цыган, прямо у Мартемьянова из-под носа! Хватать да силком и увозить!
