Виктория Холт - Три короны
– Помогите Анне лечь в постель, миссис Ленгфорд. Боюсь, ей нездоровится.
Миссис Ленгфорд пришла к Марии. Вид у нее был удрученный.
– Ваше Высочество, Анна Трелони рассказала мне о вашем разговоре – она боится, что вы сердитесь на нее. Анна говорит, что сделала это из любви к вам.
– Я знаю.
– Но, миледи, дорогая… ведь это правда!
– У меня нет никакого желания возвращаться к этой теме.
– Ах, миледи, когда вы были совсем маленькая, я вскармливала вас своей грудью. – Миссис Ленгфорд заплакала. – Мне невыносимо видеть, как здесь обращаются с вами.
– Я не нуждаюсь в вашей жалости.
– Вы не верите, да? Не верите, что он почти каждую ночь… проводит в ее постели? Неужели вы думаете, что он и вправду занимается государственными делами, как говорит вам? Лжет он, не верьте ему. Все его государственные дела – она, эта косоглазая потаскуха!
– Вы забываетесь, миссис…
– О. моя дорогая леди, простите вашу глупую старую кормилицу! Но поймите – мне это невыносимо. Нужно что-то делать.
Мария молчала. Это правда. Она знала об этом. Все эти годы знала – и изображала неведение. Об этом никто не говорил, поэтому притворяться не составляло особого труда. Но вот стоило рассыпаться ее благополучному воображаемому миру, как она сама предстала перед окружающими совсем не такой, какой хотела бы выглядеть. Обманывать себя было проще, чем обманывать других.
– Вы в это не верите, да? – продолжала причитать миссис Ленгфорд. – Это не трудно доказать, миледи. За столько лет они потеряли бдительность – еще бы, шесть лет! Шесть лет бессовестной лжи, гнусного обмана! А вы-то мечтали о ребенке!..
Она вспомнила Джемми – у того было больше дюжины детей. Возможно, он жалел ее. Возможно, другие тоже жалели – жалели и говорили: ах, как она мечтает о ребенке; но ведь она бесплодна. Кое-то говорил, что принц – импотент. Другие – что он слишком много ночей проводит со своей косоглазой любовницей.
Ее мысли перенеслись в прошлое: Елизавета в детской – ее колкости, язвительные замечания… всегда причиняла ей неприятности, заставляла почувствовать себя неловко… всегда была врагом Марии.
И вот – Вильгельм любит Елизавету. К чему скрывать правду? К чему воображать Вильгельма благородным героем, когда все знают, что он совершает адюльтер под той же крышей, которая приютила его супругу?
Возможно, они были правы. Возможно, и в самом деле настало время что-то предпринять.
* * *Закончился последний кон игры в карты. Мария сказала, что уже поздно и ей пора возвращаться к себе.
Она с грустью посмотрела на принца. Сегодня тот не играл – просто сидел за столом и следил за картами.
– У тебя усталый вид, Вильгельм, – вздохнула она. – Не лучше ли тебе отложить работу на завтра и пораньше лечь спать?
Холодно взглянув на нее, он сказал, что его ждут неотложные дела – пришла почта из Англии.
– Ты слишком много работаешь. Смотри, не перетрудись. Она нежно улыбнулась ему и пожелала спокойной ночи. Служанки уложили ее в постель, и она отпустила их – всех, кроме Анны Трелони и миссис Ленгфорд. Анна принесла халат и помогла ей надеть его.
– Может быть и так, что вам придется провести какое-то время под лестницей, ведущей в комнаты служанок.
– Я подожду, – сказала Мария.
Анна и миссис Ленгфорд помогли ей устроиться так, чтобы ее не было видно.
Они знали, что принц уже находится в спальне Елизаветы Вилльерс. Миссис Ленгфорд видела, как он поднимался по лестнице, под которой сейчас укрылась ее госпожа.
Если бы не злость, Мария расплакалась бы.
Анна и миссис Ленгфорд убедили ее в том, что она добровольно стала объектом всеобщей жалости и даже насмешек, поскольку создавалось впечатление, что все знали об адюльтере ее мужа – все, кроме нее.
Напоследок Вильгельм еще раз взглянул на безмятежно улыбающуюся Елизавету. Судя по ее виду, она была довольна его визитом.
Он чувствовал себя помолодевшим на несколько лет. Елизавета привлекала его больше любой другой женщины – и он не совсем понимал, чем именно. Она была образованна, умна и бесстыдна; последнее качество удивляло и смущало его, поскольку он всегда думал, что в женщине ему важней всего скромность и смирение; тем не менее она так страстно желала исполнять каждое его желание, что это не могло не льстить его самолюбию. Она внимательно следила за всеми государственным делами и не боялась высказать свое мнение по какому-либо политическому вопросу. Она была чувственна, но не предъявляла повышенных требований к своему любовнику; иногда ей удавалось возбудить Вильгельма, извлечь максимум возможного из его не самых выдающихся мужских сил. Он стал ее жизнью, и она подспудно тешила его чувство собственного достоинства. Вероятно, он бы так и не узнал, что ему нужно от женщины, если бы не встретился с Елизаветой и она не помогла ему понять его собственные желания.
Он говорил себе, что их связь необходима ему – поскольку позволяла отвлечься от более насущных забот. Слабый физически, но не духовно, он нуждался в частых передышках между ответственными государственными делами. Это было оправданием его супружеской неверности, и он изворачивался, лгал – все только для того, чтобы Елизавета не покинула его.
Вильгельм тихо закрыл за собой дверь и начал осторожно спускаться по лестнице.
Поставив ногу на последнюю ступеньку, он вздрогнул: перед ним стояла его жена. В первое мгновение он даже не поверил своим глазам.
– Да, – сказала она. – Это я.
– Что ты здесь делаешь?
– Жду, когда ты закончишь заниматься… своими неотложными делами. Вот уж не знала, что почту из Англии доставляют в спальню Елизаветы Вилльерс.
– Подобные выходки не украшают людей и отнюдь не свидетельствуют об их воспитанности.
– Что верно, то верно: принц Оранский – выходящий на цыпочках из спальни своей любовницы!
– Я не желаю слышать больше ни одного слова об этом.
– Разумеется. Но, к сожалению, тут наши желания не совпадают.
– Ты ведешь себя еще глупее, чем обычно.
– Неужели? Каково же в таком случае твое поведение?
– Я не прячусь под лестницами и ни за кем не шпионю.
– Вильгельм…
Он оттолкнул ее руку.
– Ступай в свои покои. Я недоволен тобой. До сих пор мне казалось, что у тебя есть хоть какое-то чувство собственного достоинства…
– А ты? Ты, Вильгельм! Где же твое чувство собственного… У нее задрожал голос, и он не преминул воспользоваться ее слабостью.
– Я крайне недоволен твоим поведением, – холодно сказал он. – Я очень огорчен и не желаю говорить с тобой до тех пор, пока ты не придешь в чувство и не сможешь изъясняться по-человечески.
