Памела Джонсон - Кристина
— Ладно, если ты этого требуешь, Крис. Надеюсь, мы еще увидимся. — Взмахнув рукой, он поймал бабочку, послушал, как она бьется у него в кулаке, и выпустил ее в окно. — Бедняга. Ну, я пошел.
Когда он ушел, мы долго прислушивались к его удалявшимся шагам.
— Грубиян, — как-то неуверенно сказал Нэд. Поболтав пустым кофейником, он заглянул в него.
Я сказала:
— Ты не позволяешь мне писать стихи, ты не позволяешь мне встречаться с новыми людьми, ты прогнал всех моих друзей.
— Он придет, не бойся.
Нет, сказала я, он не придет. Никто никогда больше не придет.
Потом я говорила ему, что я несчастна, что мы разлюбили друг друга и что это случилось уже давно. Неужели он сам этого не видит?
— Нет, не вижу.
Даже в эти минуты я, однако, помнила о своих обязанностях жены и хозяйки. Взяв кофейник, я предложила сварить свежий кофе.
— К черту твой кофе! — вспылил Нэд.
Он был озабочен, но не больше, чем если бы старался определить на карте расстояние от точки А до точки Б. Разговаривать с ним было очень трудно.
Я сказала ему, что хочу быть свободной, что больше не могу с ним жить. Он должен дать мне развод (я с гордостью произнесла эти слова, свидетельствовавшие о том, что я стала совсем взрослой), и мы расстанемся и не будем делать вид, что это для нас большое горе.
— Не будь большей дурой, чем ты есть, — сказал он все с тем же сосредоточенным и задумчивым видом.
— Мне не хотелось бы, — сказала я, — лишать тебя сына. Ты сможешь навещать его.
Странно, каким нереальным все это казалось даже мне. И все-таки я знала, что это так, что пришел конец притворству и нелепой надежде, что я выдержу эту скучную, безрадостную жизнь.
— Зачем мне разводиться с тобой? — спросил Нэд небрежным, почти веселым голосом. — Разве ты мне изменила? С кем? Ведь не с Дики же? За это я готов поручиться.
Я сказала, что мы должны говорить об этом серьезно. Он обязан понять, что я не шучу.
— Ты тоже не можешь требовать развода, — продолжал Нэд, — потому что я не давал тебе повода и не собираюсь давать. Не можешь же ты требовать от меня, чтобы я сам себя оклеветал. Я человек честный. — Он умолк. — Так что видишь, с разводом ничего не выйдет.
— Я говорю серьезно, — сказала я. — Я не могу больше жить с тобой. Тебе тоже будет лучше без меня.
Он схватил меня за руку.
— Вот и этом ты ошибаешься. Мне не будет лучше. — Он посмотрел на меня. В глазах его были злость и страдание. Он часто моргал, словно ему больно было смотреть, — Перестань, — сказал он, — не надо ломать комедию.
Глава III
Поначалу план созревал где-то в темных тайниках моего сознания, — лишь позднее я по-настоящему поняла, почему нашла для Эмили другую квартиру, по меньшей мере на расстоянии мили от моего дома, и помогла ей поскорее переехать. Потом мои планы стали более смелыми и определенными. Однако я продолжала убеждать себя, что мои первые пробные поиски работы объясняются прежде всего тем, что мне необходима перемена в моей монотонной и нелегкой жизни с Нэдом. За Марком будет кому присмотреть днем, а если я устроюсь на работу, я даже смогу нанять постоянную няню. Нэд позлится немного, но я не думаю, чтобы он серьезно запретил мне работать. Сейчас он готов сделать для меня все, кроме, правда, одного, в чем я больше всего нуждаюсь. Ласки его были лихорадочно-исступленными, словно он уходил на войну и дорожил каждой минутой, проведенной вместе. Он водил меня всюду и раза два даже покупал цветы.
Мои первые попытки найти работу были действительно пробными: знакомство с колонкой объявлений в газете, письмо в ответ на одно из объявлений, где требовался гораздо более опытный работник, чем я, — я не ждала, да и не хотела, чтобы мне на него ответили. Еще рано было что-то решать.
Кажется, Нэд рассказал на Меддокс-стрит о нашей размолвке, ибо я больше не видела его родителей. Наступил июль, и, оглядываясь назад, я удивляюсь, какой спокойной и почти веселой я была. Несомненно, это было спокойствие решимости, ибо я уже приняла решение. Внешне как будто ничего не изменилось, но подспудно во мне шла упорная и неутомимая работа.
Я позвонила Каролине. Готова ли она снова видеть друзей? Как она живет? Я соскучилась по ней.
— Детка, я обязательно скоро появлюсь, — ответила она, — обязательно. Я заставлю себя сделать это. Но пока мне это плохо удается. Как Нэд?
Я коротко поведала ей о крахе моего замужества. Она, казалось, не была удивлена.
— Что же будет дальше?
— Не знаю, — ответила я. — Что-нибудь да будет.
— Ты совсем не любишь его, бедняжку, ни чуточки? — спросила она, словно пародируя свой прежний легкомысленный тон.
— Нет, — сказала я, и мне вдруг стало жалко и себя, и Нэда. — Как это ужасно — разлюбить, — добавила я.
— О, это все ерунда, — сказала Каролина. — Я уже говорила тебе, что я отношусь к тем, кто за… ты знаешь, о чем я говорю. Но я не романтик. Не то что ты. Просто я не могу взять себя в руки.
Ей хотелось сказать мне, что она одинока и что ей трудно примириться с этим. Она спросила, видела ли я утреннюю газету: Айрис в Буэнос-Айресе родила своего первенца.
— Ручаюсь, что у него ужасно негигиеничная колыбель, — сказала Каролина, — Младенцу наверняка нечем дышать от тюлевых занавесочек и бантов. Айрис, несомненно, закажет две дюжины фотографий, типа пасхальных открыток, на которых младенец будет выглядывать из сапога, словно котенок.
Она пообещала в ближайшее время навестить меня, но когда, она сама еще не знает. Повесив трубку, я поняла, что Каролина потеряна для меня так же, как и остальные мои друзья.
Однажды утром, отправившись в Вест-Энд за покупками — это было моим еженедельным развлечением, утешением и иллюзорной свободой, — я обнаружила, что совершенно бессознательно направляюсь в сторону площади Ватерлоо. Что-то подсказывало мне не думать об этом, а просто идти, куда несут ноги, — разбираться буду потом.
Я вошла в кабину лифта, чувствуя, как горит лицо и учащенно бьется сердце. Перед дверью я остановилась и прочла золотые буквы вывески, словно впервые видела их.
Было половина первого. Мистер Бэйнард в это время обедает, и в конторе будут только мистер Фосетт и мисс Розоман.
Я вдыхала знакомый запах сандалового дерева, жидкости для полировки мебели и копировальной бумаги. Он доносился до меня сквозь щели в двери и замочную скважину. Я вошла.
В конторе никого не было. Солнце привычно отражалось в граненых краях зеркала, бросало золотые квадраты на паркет и на три чистых нетронутых куска промокательной бумаги — розовый, белый и зеленый, — лежавшие на конторке. Машинка мисс Розоман была закрыта чехлом, в машинку, на которой когда-то печатала я, был заложен чистый лист бумаги. Мне пришел на память рассказ Амброуза Бирса о покинутом городе, и я собралась было повернуться и уйти, как вдруг из задней комнаты вышел мистер Бэйнард.
