Жюльетта Бенцони - Аврора
По словам Бухмана, ожидание затянулось, и он уже подремывал, когда Платен наконец подала сигнал. За дверью раздались шаги: какой-то человек ступал очень осторожно, опасаясь, видимо, гулкого эха в пустом зале.
Дверь открылась, в ее проеме показался мужской силуэт.
«Это он! — взвизгнула графиня. — Убейте его!»
Первый неуклюжий натиск граф отразил. Завязалась схватка между пьяными стражниками и их единственным противником, оказавшим ожесточенное сопротивление. Он уложил двоих, но потом, видимо, утомленный недавними любовными усладами, рухнул, уступив преобладающей силе и получив сразу несколько ударов. Он успел прошептать: «Пощадите принцессу! Спасите невинную!»
Это были его последние слова: фон Платен наступила ему на лицо и изо всех сил повернулась на каблуке, заглушив последний хрип несчастного...
Крамер прервал свой рассказ и наклонился к Авроре, чья бледность могла предвещать обморок.
— Хотите, позову врача?— Нет... Эти... эти разоблачения предназначены для меня одной. Лучше дайте воды!
Он помог ей сделать несколько глотков, встревоженный дрожью, сотрясавшей ее с головы до ног, и стуком зубов о край стакана.
— Напрасно я рассказываю вам такие ужасы... — устыдился пастор.
— Нет, мне необходимо знать всю правду, даже самую худшую! Этот Бухман знал, как поступили с... с телом?
— Знал, ведь графиня купила его с потрохами. Лежавший перед ним убитый раньше был его командиром. Потом пришел курфюрст. Увидев бездыханного графа, он чрезвычайно прогневался на фон Платен.
«Я разрешил его арестовать, но не убивать! Он известен всей Европе! Двор придет в негодование, нам не избежать страшного скандала...»
«Значит, его тело унесут и зароют в глухом лесу».
Курфюрст ответил, что это невозможно, ведь скоро наступит рассвет, тело не успеют вынести из Рыцарского зала. Лучше его оставить здесь. Он приказал принести негашеной извести, а сам потянул какой-то рычаг, и внутри камина вдруг открылся вход в подземелье, тайна которого передавалась от поколения к поколению ганноверских правителей. Такое же убежище существовало и в Лайне-Шлосс. Свидетелями происходящего были только сам курфюрст, его любовница, Бухман и его сослуживец. Они отнесли тело в подземелье, ставшее могилой графа, и засыпали его известью. Новое нажатие рычага — и вход в подземелье закрылся. Жизнь продолжалась как ни в чем не бывало. Вот только для Бухмана воспоминания о той ночи превратились в неизбывный кошмар, наполнили его ужасом вечной кары. Поэтому, почувствовав приближение смерти, он позвал меня...
— Вы были знакомы?
— Как и Михаэль Гильдебрандт, он родился неподалеку от церкви Святого Клеменса.
— Понимаю...
Но она уже ровным счетом ничего не понимала, и ее ответ был лишь данью приличиям. Ее тело окаменело. Единственным признаком жизни были слезы, хлынувшие из глаз Авроры и устремившиеся по щекам нескончаемым потоком. Но она даже не пыталась вытереть глаза. Испуганный Крамер отступил к двери, позвал Ульрику и врача. Аврора как будто не заметила его исчезновения, ибо она сама сейчас походила на хладный труп, единственным признаком ее жизни было почти неуловимое дыхание.
Ульрике и доктору Трумпу пришлось потрудиться, чтобы страшное оцепенение прошло. Наконец, Аврора упала им на руки, сотрясаемая такими бурными рыданиями, что, казалось, сердце не удержится у нее в груди...
Глава XIII
Рождение героя
Если бы Аврора находилась в обычном состоянии, то не смогла бы устоять перед демонами мести и посвятила бы себя одному — розыскам подлой фон Платен, чтобы заставить ее как можно дороже заплатить за чудовищное преступление. Но где там! Она была чуть жива, едва могла двинуться с места, настолько тяжелым стал живот, настолько невыносимой душевная боль. Теперь она проводила дни в полной неподвижности, утратив интерес ко всему окружающему, а все ее ночи были отравлены одним и тем же кошмаром: привязанная к колонне в Рыцарском зале, она наблюдала, как гадкая ведьма всаживает клинок своего высокого каблука прямо Филиппу в глотку и хохочет так, как умеет хохотать только дьявольское отродье... Она просыпалась от собственных криков, вся в поту и в слезах, и продолжала рыдать, пока не кончались слезы. Ульрика и Трумп, сознавая свое бессилие и страшась приближающихся родов, упросили бургомистра отправить гонца за госпожой Левенгаупт. Та примчалась так быстро, как позволил конский галоп, в ужасе от мысли, что ее ждет в Госларе. Из письма Винкеля можно было заключить, что графиня Кенигсмарк при смерти. Поэтому, приехав, она буквально вывалилась из кареты на руки к Ульрике.
— Скажи, я не опоздала? Она еще жива?
— Хвала Господу, жива! Не знаю только, хватит ли у нее сил выдержать роды...
— Но почему? Она была совершенно здорова. Что случилось?
— Ганноверский пастор, вот что! Он явился сюда с подробным рассказом о том, как погиб наш бедный Филипп. Он НИЧЕГО от нее не утаил! — вздохнула кормилица, выделив слово «ничего».
— Нельзя ли пояснее? Что ты хочешь этим сказать?
— Что он мог бы обойтись без подробностей! Казалось бы, Божий человек... Но нет, даже сан не мешает мужчине оставаться мужчиной: ни жалости, ни снисхождения!
Довести набожную пуританку Ульрику до подобного состояния могли лишь чрезвычайные обстоятельства. Но, услышав от старой кормилицы краткое изложение событий страшной ночи в Херренхаузене, Амалия сама едва удержалась на ногах и вынуждена была схватиться за спинку стула, чтобы не упасть. Она ведь тоже любила брата — не так горячо, как сестра, но достаточно сильно, чтобы понять, как все это должно было повлиять на обессиленную женщину...
Когда Амалия пришла в себя, то залпом выпила поднесенную Ульрикой рюмку шнапса и встала.
— Займись моими вещами. Я иду к ней.
Аврора безвольно лежала на спине и смотрела в окно, на быстро темнеющее вечернее небо. Руки ее были сложены на животе, в котором еще сильнее обычного бился неугомонный младенец. Врач недавно осмотрел ее и заключил, что вот-вот начнутся схватки.
При появлении Амалии Аврора даже не повернула головы, решив, что это Ульрика. Оглушенная горем, она не слышала, как подъехала карета. Только когда сестра наклонилась к ней, чтобы поцеловать, она опомнилась.
— Амалия! Ты вернулась? — И добавила, изобразив улыбку: — Они так перепугались?
— Не болтай глупости! Тебе вот-вот рожать, а я обещала присутствовать при этом. Я словами не бросаюсь!
Не переставая щебетать, госпожа Левенгаупт отодвинула шторки балдахина и зажгла свечи на канделябре, чтобы внимательнее присмотреться к сестре. Вид Авроры заставил ее нахмуриться.
