Жюльетта Бенцони - Аврора
Обзор книги Жюльетта Бенцони - Аврора
Жюльетта Бенцони
Аврора
Часть первая
Загадка Херренхаузена
1694
Глава I
Ибо мы — Кенигсмарки...
«...Три дня назад примерно в десять часов вечера мой господин ушел и не вернулся».
Всего пятнадцать слов! Аврора фон Кенигсмарк перечитывала их уже в который раз в отчаянной надежде извлечь из короткого послания хоть какой-нибудь скрытый смысл, хоть что-то понять — но где там! Одна-единственная маловразумительная фраза и записке, доставленной быстроногими почтовыми лошадями, источала близкое к ужасу смятение, которое тут же передалось девушке. Слишком хорошо она знала Гильдебрандта, молодого секретаря своего брата Филиппа, человека благоразумного и уравновешенного, и отлично могла себе представить, как он, примостившись на уголке стола, опасливо, напряженно прислушиваясь к посторонним звукам, строчит это письмо, потом торопится на почтовую станцию, а потом... А что, собственно, потом? Спасается бегством от преследования, но безуспешно? Мятая бумага свидетельствовала о несвойственной Гильдебрандту поспешности. Похоже, верный секретарь предчувствовал тяжкую участь, грозившую его господину. Три дня? Чтобы Филипп не возвращался домой целых три дня, хотя бы для того, чтобы переодеться? Нет, это было совсем не похоже на него.
Аврора уже потянулась к шнуру звонка, чтобы вызвать горничную Ульрику и приказать собрать вещи, как вдруг в дверях появилась ее старшая сестра Амалия Вильгельмина, вот уже пять лет супруга графа Фридриха фон Левенгаупта, капитана гвардии герцога-курфюрста Саксонии, — строгого, напыщенного, скучного и, увы, уже начавшего превращать жену в свое подобие...
Хотя нельзя было сказать, чтобы самой белокурой Амалии до замужества была присуща природная непосредственность или хотя бы подобие оригинальности. Она была буквально рождена для панциря валькирии и в свои нынешние тридцать пять лет взирала на все вокруг с непоколебимой самоуверенностью. При этом она обладала тонким чутьем к переменам в царящей атмосфере. Вот и сейчас, войдя в музыкальную комнату, где незадолго до этого перестала звучать арфа Авроры, она мгновенно сообразила, что здесь не все ладно.
— Боже! — воскликнула она, увидев бледный лик своей сестры. — Ты меня пугаешь! А ведь еще утром я слышала, как ты напевала в саду... Дурные вести?
Вместо ответа младшая сестра протянула ей развернутый листок.
— Прочти сама.
Пробежав глазами записку, Амалия молча упала в кресло, громко шурша фиолетовой тафтой. После второго прочтения коротенького текста она пробормотала:
— Похоже на мольбу о помощи. Если бы не очевидная собственноручная подпись Гильдебрандта, я бы не поверила... Мой дражайший супруг называет его образцом благоразумия и невозмутимости. Похоже, он написал это в спешке, быть может, под угрозой. Как мы поступим?
— Не знаю, как ты, а я сейчас же еду в Ганновер! — Сказав это, Аврора опять схватила расшитый шнур звонка и несколько раз дернула.
— Ты поедешь одна? — ужаснулась старшая сестра.
— С Ульрикой, естественно. Если ты одолжишь мне своего кучера Готтлиба, то по крайней мере один из нас троих вернется сюда живым!
— Нашла время для шуток... Я еду с тобой.
— На шестом месяце беременности? Даже не вздумай! — отрезала Аврора, глядя на округлившийся живот сестры. — Куда тебе, да еще в такую жару? Ко всему прочему, вот-вот вернется твой супруг. Он не поймет твоего отсутствия... Готовь наши вещи, Ульрика, — обратилась она к вошедшей женщине, ждавшей распоряжений хозяйки. — Мы едем в Ганновер!
Не желая замечать испуганное выражение на лице своей бывшей кормилицы и на ее жест несогласия, Аврора бросилась к одному из окон, чтобы, опершись о подоконник, полюбоваться напоследок крепостной стеной Штаде, лугами и руслом Швинге, реки ее детства. День выдался жаркий, сильно пахло сеном — крестьяне как раз завершали сенокос. Легкий ветерок поднял облачко пыли, и в нем на секунду выгнулась радуга. Все было мирно, буднично и надежно, однако девушка, любуясь родными местами и обнимаясь с прильнувшей к ней сестрой, чувствовала, что грядет гроза... Обе предчувствовали беду, опасаясь, как бы ее жертвой не стал их ненаглядный брат.
От этой ужасной мысли на глазах у Авроры выступили слезы. Красавец, храбрец, одушевленный порыв, сама влюбленность в жизнь — и в свою принцессу! Возможно ли, чтобы такой человек безвременно ушел из жизни, разорвав ее сердце? Аврору пронзила такая острая боль, что она осознала: ожидание надвигающейся беды не покидало ее уже очень давно! От презренного ганноверского двора, этого вместилища разврата, берлоги разнузданных фурий, не приходилось ждать ничего хорошего.
От горьких раздумий Аврору отвлекло прикосновение сестры к ее плечу.
— Скоро ночь. Лучше поезжай завтра на заре, это будет благоразумнее...
— Ты хочешь, чтобы я мучилась от бездействия, в то время как мой брат...
— Он также и мой брат, и я тоже его люблю. Только, боюсь, несколько лишних часов ничего для него не изменят.
— Думаешь, он мертв?! — выкрикнула девушка.
— ...или брошен в подземелье неведомой крепости, где помощь ему сможет оказать разве что сам Господь Бог, если соизволит обратить на него свой взор... Пойдем лучше вместе в часовню, самое лучшее, что можно сейчас сделать, — это помолиться!
Аврора молча взяла сестру под руку. Вдвоем они спустились во двор замка и пересекли его. Заплаканные глаза девушки пощипывало от солнечных лучей, слезы по-прежнему бежали по щекам, но тепло пошло ей на пользу: дрожь, колотившая ее с того мгновения, когда она прочла записку Гильдебрандта, как будто унялась. Но стоило ей переступить порог протестантского храма, возведенного лет сорок назад их дедом Иоганном Кристофом для захоронения его праха и останков его потомков, как ее снова охватил озноб. Теперь могила деда служила здесь главным украшением, занимая больше места, чем алтарь — простой каменный стол — и кафедра из черного дерева.
***
Потомству гордого строителя не приходило в голову удивляться тому, что дед в своей церкви удостаивается едва ли не такого же внимания, как сам Творец. Недаром он был героем семьи, основателем огромного состояния Кенигсмарков, до его подвигов слывших вполне скромным семейством шведских дворян, целыми поколениями проживавших в родовом замке Кехниц. Война, где он проявил редкую доблесть, овеяла его имя легендами. Предводительствуя шведским войском и разоряя Саксонию и Богемию, он в 1648 году захватил Прагу, не преминув при этом изрядно поживиться сам. Будучи человеком сметливым, он отправил своей государыне, прославленной Кристине Шведской, значительную долю добычи, в том числе «Серебряный кодекс»[1]. Этим он заслужил графский титул и должность маршала-губернатора Бремена и саксонского Вердена. После этого он обосновался в Штаде, на полпути между Бременом и Гамбургом, и в честь жены воздвиг там свой Агатенбург, где зажил на широкую ногу, в двойном ореоле — непобедимого воина и просвещенного покровителя наук и изящной словесности. Это было по меньшей мере неожиданно для полуварвара, больше смахивавшего на Аттилу, чем на Блаженного Августина... Впрочем, это не мешало внукам поклоняться своему деду. Ровесник века, он скоропостижно почил в возрасте семидесяти трех лет в Стокгольме, куда прибыл по срочным делам, и упокоился в своей часовне. Лежать там в одиночестве ему пришлось недолго. Вскоре место рядом с ним заняла жена, а затем, менее чем за четверть века, трое сыновей и даже первый из внуков.
