Елена Арсеньева - Толстая Нан (Императрица Анна Иоанновна)
О, с каким удовольствием она дала бы себе волю! С каким бы удовольствием добралась до Долгорукого! Ведь он посмел запретить приезд в Россию Эрнеста! Эрнеста, который вот уже сколько лет был ее жизнью и счастьем!
Он принадлежал как раз к тому типу мужчин, который заставлял сердце Анны трепетать. Смуглый, не слишком высокий — среднего роста, с резкими, недобрыми чертами лица и хищным носом, он скорее напоминал пылкого испанца, чем хладнокровного немца. Чем-то, может быть, разрезом черных глаз, которые у него и впрямь были редкостно красивы, а также сильным подбородком с трогательной ямочкой, он напоминал Анне умопомрачительного Морица.
А впрочем, что такое Мориц? Бабник, папильон, ветреник! А вот Эрнест… Он уже десять лет верен той любви, что с первого взгляда вспыхнула между герцогиней Курляндской и незначительным канцелярским чиновником, который как-то раз, во время болезни Петра Бестужева-Рюмина, принес Анне Иоанновне бумаги на подпись.
Хотя нет. Он и прежде служил при курляндском дворе. Он даже в Петербург ездил вместе со своей госпожой! Однако раньше Анна его словно бы не видела. Вот чудеса, а? Бывает же такое! Прежде не видела, а теперь… точно молнией ее ударило!
Герцогиня посмотрела в бумаги, потом в глаза молодого человека, потом, вдруг страшно засмущавшись, скользнула взглядом по ямочке на подбородке…
— Отныне будете мне бумаги каждый день приносить, — произнесла, не узнавая своего внезапно охрипшего голоса.
Он должен был что-то сказать. «Слушаюсь», или «Воля ваша», или «Как прикажете», или еще нечто в том же роде. Он ничего не сказал. только стоял и смотрел на нее. Потом сделал резкое движение вперед… то ли к руке ее припасть хотел, то ли к губам.
Анна отпрянула. А впрочем, между ними стоял большой, широкий стол.
Никакой опасности. Не о чем беспокоиться.
Какая жалость!..
— Как вас зовут? — спросила Анна тем же чужим, неузнаваемым голосом.
— Эрнест-Иоганн, — ответил он, совершенно правильно поняв вопрос: герцогине хотелось знать его имя, а не фамилию!
— Эрнест-Иоганн, — повторила Анна. — Эрнест-Иоганн… Сядьте, возьмите перо, пишите.
Он метнул на герцогиню удивленный взгляд: писать секретарю назначено, а он лишь мелкий канцелярист. Не по чину честь! Однако через минуту понял, что никакой субординации не нарушено: написать под диктовку Анны Иоанновны ему пришлось приказ о назначении его, Эрнеста-Иоганна Бирона (именно тогда он первый раз назвался этой звучной аристократической фамилией, с облегчением избавившись от бюргерского, обывательского Бюрен), секретарем герцогини Курляндской.
На другой день, вернее, за полночь, когда в замке стихла суета, дверь в приемную, где засиделся усердный новоиспеченный секретарь Бирон, медленно отворилась. Вошла герцогиня, и он впервые увидел ее глаза нежными, потом страстными, потом счастливыми.
Да, из всех мужчин, которые у Анны были, только Эрнест смог сделать ее счастливой. Более того — она впервые почувствовала себя любимой и желанной! Ну разве могла она после этого выпустить его из рук? Разве можно расстаться с ним? Их связывают объятия и поцелуи, их связывают надежды… В конце концов — дети!
Вот именно.
Курлядский двор полнился слухами и сплетнями. Герцогиня не замужем, откуда же вдруг эти странные недомогания, бледность, обмороки, тошнота, напоминающая тошноту беременной? Конечно, она вообще толста, но отчего живот у нее вдруг начинает чрезмерно выдаваться, а потом девается невесть куда?
Ах, у нее привлекательный доверенный секретарь? Или он все же конюх? Нет, не конюх, но именно он держит стремя герцогине, которая обожает верховую езду, и сопровождает ее во всех, самых дальних поездках, причем оба они такие лихие всадники, что свита не может за ними угнаться и они подолгу остаются наедине… Хи-хи-хи… И он холост, этот доверенный наездник? Так вот оно что! Тогда все понятно…
Даже в глухой, провинциальной Митаве требовалось соблюдать какие-то приличия. И Анне очень не хотелось, чтобы все эти разговоры достигли Петербурга! Поэтому она скрепя сердце приняла решение женить возлюбленного. Но, мучаясь жестокой ревностью, выбрала на роль «дамы-щирмы» — госпожи Бирон самую невзрачную из всех известных ей женщин. Впрочем, Бенигна-Готлиба фон Тротта-Трейден происходила из очень знатного и старинного рода, что должно было компенсировать в глазах мужа некоторые ее недостатки. О, совсем мелкие! Ведь Бенигна-Готлиба была всего-навсего старая дева, уродина, глухая, подслеповатая, кривобокая и болезненная. Вдобавок лицо ее до такой степени было попорчено оспой, что казалось узорчатым. Как раз то, что требовалось Анне! Правда, у фрейлейн фон Тротта-Трейден был отменной красоты бюст, но скромница Бенигна-Готлиба прятала его в корсет и прикрывала косынками.
Так что о его существовании вообще можно было только догадываться.
Новая госпожа Бирон, конечно, была уродина, но уж дурой она точно не была. На людях изображала полное довольство супругом, наедине опасалась даже близко к нему подходить. Дома знай вышивала по шелку, в чем была великая искусница. Когда надо было, исправно корчила рожи и воротила нос от пищи, а потом привязывала на живот подушки, ну а вслед за тем становилась нежной матерью малышам, которые появлялись в доме Биронов. Откуда они брались? Ну, умные люди таких вопросов не задают. Разумеется, их приносил аист!
Герцогиня Курляндская к госпоже Бирон и ее детям чрезвычайно благоволила, поэтому, хоть она и принуждена была для начала выполнить некоторые условия «верховников» и прибыть в село Всесвятское под Москву без идола своего сердца, однако Бенигна-Готлиба и все дети Бирона были тут как тут. Даже недавно родившийся младенчик.
Вскоре вновь избранная государыня согласилась со всеми пунктами, предложенными «верховниками», и… не замедлила нарушить один из них. Пока только один — насчет высших военных назначений, которые она. не имела права делать без санкции Верховного совета. Вот как это произошло.
Во Всесвятское пришли часть Преображенского полка и часть полка конных гренадеров. Анна хорошо приняла их, велела всем подать водки и объявила себя полковником преображенцев и капитаном гренадеров. Она с удовольствием вообразила, как будут смотреться ее широкие плечи и могучий бюст в гвардейском мундире, и настроение у нее сделалось отменное.
Солдатики тоже пришли в восторг от радушия новой царицы. И когда до них дошли слухи, будто «верховники» намерены включить в текст присяги Анне и свои имена, дабы подчеркнуть свое равновеличие с ней, преображенцы прямо и веско посулили Василию Лукичу Долгорукому:
— Мы тебе кости переломаем, коли ты посмеешь это сделать!
