Александр Дюма - Голубка
Вскоре распространился слух, что маршал-герцог на все предложения отвечал отказом.
Что же касается Вас, то Вы, конечно, понимаете: о Вас говорилось много, и это было для меня источником и радости и страха. Рассказывали, будто кардинал лично писал к Вам, но Вы ответили ему, что давно дали слово Месье и только Месье может вернуть Вам его.
Увы! Месье, трус и себялюбец, не вернул его Вам.
29 августа мы узнали, что войска г-на де Шомберга и г-на де Монморанси стоят друг против друга.
Старый маршал все же помнил о том, что г-н де Ришелье всего лишь министр и может потерять свой пост, что король только человек и может умереть. Тогда королем Франции станет наследный принц — Месье, против которого он сейчас выступает. Шомберг сделал последнюю попытку мирно договориться с Месье и направил к нему г-на де Кавуа.
Все это было нам известно. Я жила только надеждой, которую черпала у Небес, и в тревоге ожидала окончательного ответа г-на де Монморанси.
Не знаю, что им двигало: высокомерие или отчаяние, но ответ этого несчастного Вам известен: «Сразимся, а после сражения начнем переговоры».
С тех пор исчезла всякая надежда на примирение, и, поскольку единственным Вашим спасением была бы победа герцога де Монморанси, я, забыв о дочернем долге и о долге подданной, молилась, простершись у алтаря, чтобы Бог воинств бросил благожелательный взгляд на героя Веллано и сына героя Иври.
С тех пор я ждала только одного известия: о начале битвы.
Увы! Первого сентября в пять часов вечера мы получили страшную, роковую, безнадежную весть.
Сражение было проиграно, маршал-герцог был взят в плен, а о Вас одни говорили, что Вы получили смертельное ранение, другие — что Вас нет в живых…
Я больше ни о чем не спрашивала, а послала за садовником, с которым договорилась заранее, велела ему достать двух лошадей и с наступлением темноты ждать меня у ворот сада.
Как только стемнело, я вышла. Мы сели на лошадей. Двигаясь вдоль цепи гор, мы пересекли два или три горных ручья, оставили слева деревушку Ла-Ливиньер и около восьми часов вечера остановились в Коне.
Моя лошадь поранила ногу и захромала: пришлось заменить ее свежей; пока ее седлали, я осведомилась о новостях.
Мне сказали, что г-н де Монморанси убит, так же как и г-н де Риё. О Вас известия все еще оставались неясными: или Вы смертельно ранены, или убиты.
Умирающему я хотела закрыть глаза, убитого — завернуть в саван.
Мы выехали из Кона в половине девятого вечера и напрямик, без дороги, направились в Монтольё (садовник был из Сессака и хорошо знал эти места).
Погода была совершенно такая же, как в ту ночь, когда мы расстались: по небу неслись большие черные тучи, в ветвях олив свистел грозовой ветер — горячий, душный, тяжелый. Время от времени ветер прекращался и с неба отвесно падали крупные капли дождя. За Кастельнодари гремел гром.
Не останавливаясь, мы проехали Монтольё. Перед этим городком нам встретились первые посты г-на де Шомберга.
Возобновив свои расспросы, я узнала, что бой завязался в одиннадцать часов утра и длился около часа. Убитых было не более ста человек.
Я пыталась узнать, не найдено ли Ваше тело. Один разведчик рассказывал, что видел, как Вы упали. Я попросила позвать его. Он действительно видел, как упал офицер, но не был уверен в том, что это были именно Вы. Я хотела взять его с собой, однако он был в карауле и не мог пойти.
Он рассказал садовнику все, что ему было известно. Именно граф де Море начал сражение и, если он был убит, то капитаном стрелков по имени Битеран.
Все эти подробности я слушала охваченная ледяной дрожью; мне так теснило грудь, что я не могла говорить, и большие капли пота, смешиваясь со слезами, текли по моему лицу.
Мы снова двинулись в путь. За пять часов мы проделали двенадцать — тринадцать льё; сменив лошадь в Коне, я могла добраться до Кастельнодари, а если бы пала лошадь под садовником, он продолжил бы путь, держась за гриву моей.
Покинув Монтольё, мы въехали в охраняемый лес, назвали свои имена часовым, и они отвели нас к берегу речки Вернасон. Мы перешли ее вброд, а также еще два ручья, встретившиеся потом на нашем пути.
Между Ферралем и Виллеспи конь под садовником упал и не смог подняться, но, к счастью, мы почти добрались до места: были видны биваки королевской армии и блуждающие огни на равнине, где произошла битва.
Мой спутник сказал мне, что эти огни, без сомнения, факелы солдат, готовящихся хоронить убитых. Я попросила его сделать последнее усилие и не отставать от меня, вонзила шпоры в бока моей лошади, готовой упасть, и вскоре последний костер лагеря остался позади.
Только мы проехали деревню Сен-Папуль, оставив ее справа, как моя лошадь встала на дыбы.
Я наклонилась и увидела на земле бесформенную груду: это был убитый солдат.
Наткнувшись на первый труп, я соскочила с коня и отпустила его.
Мы были на месте.
Садовник побежал к ближайшей группе солдат с факелами; я осталась ждать его, сев на пригорке.
Небо все еще было затянуто черными тучами, гром все рокотал на западе, молнии время от времени озаряли поле битвы.
Садовник вернулся с факелом и в сопровождении нескольких солдат.
Он застал их за рытьем большой ямы, куда они собирались сбросить все трупы, но пока еще не сбросили ни одного.
Здесь я получила более верные сведения.
Господин де Монморанси, хоть и получивший двенадцать ран, не убит, а только взят в плен. Его отнесли на ферму, расположенную в четверти льё от места сражения; он исповедался священнику г-на де Шомберга, затем полковой лекарь легкой конницы перевязал его и на носилках отправил в Кастельнодари.
Господин де Риё убит, тело его найдено.
Вас видели, когда Вы падали с коня, но никто не мог сказать, что с Вами стало потом.
Я попросила точно указать место, где Вы упали. Солдаты ответили, что это было там, где устроили засаду, и в свою очередь спросили, кто я.
«Посмотрите на меня, — ответила я, — и вы догадаетесь».
Рыдания душили меня, по моему лицу струились слезы.
«Бедняжка, — сказал один из них, — она его любит».
