Александр Дюма - Голубка
Три часа я молилась, став на колени, прижав пылающий лоб к ледяным плитам, и теперь немного успокоилась.
Я снова обращаюсь к Вам.
Позвольте мне рассказать Вам все — начиная с той минуты, как мы расстались с Вами в Балансе, и до той, когда я, несчастная, произнесла свой обет.
Это было — Вы ведь прекрасно помните, не правда ли? — это было 14 августа 1632 года. В этот день мы разлучились. Вы прострись со мной, не сказав, куда отправляетесь.
Я была полна мрачных предчувствий и никак не решалась выпустить из рук край Вашего плаща. Вы обещали вернуться через несколько дней, но мне казалось, что наша разлука будет вечной.
Часы на городской церкви пробили одиннадцать вечера. Вы сели на белого коня, на Вас был темный плащ. Сначала Вы ехали медленно и трижды возвращались, чтобы проститься со мной. Вернувшись в третий раз, Вы заставили меня войти в дом, сказав, что, пока я стою на пороге, Вы не в силах уехать.
Почему я ушла в дом? Зачем Вы уехали?
Я ушла в дом, но сразу же выбежала на балкон моей комнаты. Вы оглядывались назад, Вы видели, как я машу платком, насквозь промокшим от слез, Вы приподняли шляпу с развевающимися перьями, и ко мне донеслось на крыльях ветра Ваше прощальное слово, издалека прозвучавшее слабо и жалобно, словно вздох.
Большая черная туча быстро плыла по небу навстречу луне. Я протянула к ней руки, желая остановить ее, ведь она должна была погасить серебристое сияние, при свете которого я все еще видела Вас. Наконец небесное чудовище приблизило свою отверстую пасть, поглотило бледную богиню, и она скрылась в его темной утробе. Тогда я опустила глаза с небес на землю и тщетно Вас искала: еще слышен был стук подков о мостовую, удалявшийся в сторону Оранжа, но Вас уже не было видно.
Внезапно молния расколола тучу и при ее свете я снова увидела Вашего белого коня. Ваш темный плащ сливался с мраком ночи, и казалось, что конь удаляется без седока. Блеснули еще две молнии, показав мне белевшую, словно призрак, лошадь, которая продолжала быстро удаляться. Уже несколько секунд я не слышала стука копыт. Сверкнула четвертая молния, прогремел гром, но светлое видение исчезло: Вы скрылись за поворотом дороги или были уже слишком далеко.
Всю ночь рокотал гром, всю ночь в мои окна стучались ветер и дождь. На следующее утро вся природа, жалкая, растрепанная и томная, казалось, вместе с моим сердцем облачилась в траур.
Я знала, что происходило там, в Лангедоке, куда Вы умчались. Правивший там де Монморанси, Ваш друг (как говорили, он принял сторону изгнанной королевы-матери и Месье, только что проехавшего всю Францию, чтобы присоединиться к герцогу), поднял в провинции восстание и собирал войска, чтобы выступить против короля и против г-на де Ришелье.
Находясь на службе у одного своего брата, Вы должны были сражаться против другого. Вы рисковали головой, обнажив шпагу — что было куда опаснее! — против грозного кардинала де Ришелье, который снес уже столько голов и сломал столько шпаг!
Как Вы знаете, мой отец был в Париже, при короле. Я уехала с двумя служанками, сказав, что хочу навестить тетушку, настоятельницу монастыря в Сен-Понсе, но на самом деле для того, чтобы быть ближе к театру событий, на котором Вы собирались выступать.
Расстояние от Баланса до Сен-Понса я преодолела за неделю и прибыла в монастырь 23 августа.
Монахини не имеют обыкновения вмешиваться в мирские дела, но разыгравшиеся рядом с ними события были настолько серьезны, что служили постоянным предметом всех разговоров, и монастырские служители были непрестанно в поисках новостей.
Вот что они узнали.
Говорили, что брат короля, его высочество Гастон Орлеанский, объединился с маршалом-герцогом де Монморанси и привел ему две тысячи человек, набранных в Трирском княжестве. Вместе с четырьмя тысячами, что были у г-на де Монморанси, это составляло шеститысячную армию.
С этими шестью тысячами он удерживал Лодев, Альби, Юзес, Алес, Люнель и Сен-Понс, где я находилась. Ним, Тулуза, Каркасон и Безье, хотя и населенные протестантами, отказались присоединиться к нему.
Еще говорили, что против армии герцога де Монморанси выступили две армии. Одна из них шла через Пон-Сент-Эспри под командованием маршала де Шомберга.
Кроме того, кардинал считал необходимым присутствие Людовика XIII вблизи театра военных действий. Уверяли, что король уже прибыл в Лион. В письме, полученном мной из Баланса, эта новость подтверждалась; кроме того, в нем сообщалось, что мой отец, барон де Лотрек, был при его величестве.
Это письмо было от моего отца, сообщавшего мне, что он и его давний друг, граф де Понтис, решили еще более укрепить узы родства и дружбы, связывающие наши семьи, обвенчав меня с виконтом де Понтисом. Помните, я говорила Вам прежде об этом задуманном браке, и Вы тогда ответили мне: «Дайте мне еще три месяца. За это время могут произойти важные события, измениться многие судьбы. Подождите еще три месяца, и я буду просить Вашей руки у барона де Лотрека».
Таким образом, к моим испытаниям — знать, что Вы среди тех, кого мой отец называл мятежниками, — прибавился страх увидеть рождение взаимной ненависти между Вашим домом и домом моего отца. Отец был до того предан королю, что поклонялся не только ему, но и кардиналу. Он каждый день повторял то, что король произносил раз в неделю: «Кто не любит господина кардинала, тот не любит короля».
23 августа герцог де Монморанси был лишен всех прав состояния, его имущество было конфисковано, и Тулузскому парламенту был дан приказ начать против него судебный процесс.
На следующий день распространился слух, что та же участь ожидает и г-на де Риё, и Вас, хотя Вы сын короля.
Судите сами, как терзали мое сердце все эти слухи!
24 августа через Сен-Понс проехал тайный агент кардинала: по слухам, он должен был предложить мир герцогу де Монморанси.
Я уговорила тетушку предложить ему подкрепиться. Он принял приглашение и на минуту остановился в монастырской приемной. Я видела его и говорила с ним. Слухи подтвердились. У меня появилась надежда.
Эта надежда еще больше укрепилась, когда я узнала, что архиепископ Нарбонский, личный друг г-на де Монморанси, приезжал в Каркасон с той же целью — добиться, чтобы маршал-герцог сложил оружие. Предложения, которые он уполномочен был передать губернатору Лангедока, были вполне приемлемыми для чести г-на де Монморанси и даже выгодными для его состояния.
