Барбара Картленд - Молитва любви
Уодкинс примирительно улыбнулся:
— Отнюдь нет, милорд. Я просто предположил, что у нее могут быть какие-либо интересы, свойственные девушкам ее возраста.
Разговор этот завершился тем, что его сиятельство дал указание поместить в «Таймс» объявление, хотя в глубине души полагал, что это лишь пустая трата времени, ибо был искренне убежден, что на подобное объявление могут откликнуться только старые девы неопределенного возраста.
Был еще, конечно, вариант, что объявление привлечет дамочек, желающих подобраться поближе к графу, а таких — слава Богу! — было предостаточно.
Но даже в самых радужных грезах он не мог надеяться на то, что судьба приведет к нему такую очаровательную девушку.
Представляя ее рядом с Элис, граф не мог удержаться от мысленного сравнения обеих девушек с богинями, снисшедшими к нему с Олимпа.
Красота обеих была самобытна. Элис походила на свою мать — такая же жгучая брюнетка, как впрочем и сам граф, и все Инглтоны. По контрасту с волосами кожа ее казалась ослепительной белизны, а глаза были зеленые, как альпийские луга.
Сидящая же перед графом Джина была золотоволосая, как Аврора[2], глаза ее были цвета летнего неба, и его сиятельство подумал, что появившись в свете вместе, девушки, несомненно, произведут фурор.
Однако в то время как Элис постоянно находилась в состоянии, близком к прострации. Джина, напротив, излучала жизненную силу, словно солнечный луч, играющий всеми цветами радуги в капельке росы.
«Кажется, на меня напало поэтическое настроение», — попробовал подвести итог своим размышлениям граф, но избавиться от мысли, как обе девушки будут смотреться рядом, не смог.
Наконец он позвонил и как можно более нейтральным тоном сказан Джине:
— Все подробности вы сможете обсудить с Уодкинсом. Он же просветит вас относительно денежного содержания. — Он снова протянул руку к звонку, висящему у камина, и Джина быстро произнесла:
— Еще одно слово, милорд…
— Слушаю вас.
— Можно… можно, нянюшка поедет со мной? Она была со мной с тех пор, как я родилась… И она не захотела покинуть меня… даже если б я смогла дать ей пенсию…
— Выходит, у вас совсем нет денег?
— Нет… И я не могу оставить нянюшку. — В ее словах было столько искренности, что граф снова невольно проникся к ней сочувствием.
— Полагаю, ваша нянюшка вполне сможет быть при вас горничной? Если так, то вы можете взять ее с собой.
У Джины стало так легко на душе, что она вся словно засветилась от радости:
— Я просто не знаю, как вас благодарить!
Граф улыбнулся и, в очередной раз протянувшись к звонку, заметил:
— Вы уже заранее уверены, что будете счастливы в «Монастырском очаге», а в то же время, вы не должны забывать о том, что и леди Элис должна быть счастлива с вами.
— Я уверена, что смогу внести радость в ее жизнь, — улыбнулась Джина.
Наконец в ответ на звонок явился мистер Уодкинс. Граф посвятил его в результаты своей беседы с Джиной:
— Мисс Борн готова ехать в «Монастырский очаг» уже завтра утром, ее няня поедет с ней. Известите людей в имении об их приезде и проследите, чтобы они доехали без осложнений.
— Разумеется, милорд, — ответил секретарь.
— Оставляю все остальное на ваше усмотрение, — добавил граф и, обернувшись к Джине, протянул ей руку. — До свидания, мисс Борн, мы еще увидимся, я собираюсь в скором времени посетить имение.
Джина пожала протянутую руку и присела в реверансе:
— Все устроилось, как в волшебном сне. И я сердечно благодарна вам за то, что вы позволили мне взять с собой нянюшку.
Граф прищурился, глядя ей вслед, а на губах Уодкинса играла улыбка: все-таки это все придумал он.
Устраиваясь поудобнее за письменным столом, его сиятельство сказал себе: «Чудеса еще случаются», и стал разрабатывать план совместного вечернего времяпрепровождения с леди Миртл, по-прежнему не в силах избавиться от воспоминаний о редкой красоте Джины.
Сидя в удобном до неприличия экипаже, запряженном великолепными лошадьми, которые везли ее в «Монастырский очаг», Джина уже в сотый раз повторяла:
— Просто поверить не могу в нашу удачу!
— И я тоже, — вторила ей нянюшка, — но вот только, что скажет ваш дядя? Я даже ночь не спала — все волновалась.
— Да откуда он узнает? — успокаивала ее Джина, хотя сама была неспокойна.
Она написала дяде письмо, которое ей показалось весьма удачным. В нем она говорила, что очень хочет поскорее приехать в «Башни» к дяде и тете, но не может сделать это немедленно, поскольку получила приглашение от давней подруги своей матери, от которого не смогла отказаться. «Она всегда была очень добра к матушке, — писала Джина, — и известие о смерти очень огорчило ее. Она упросила меня приехать к ней, чтобы ей было с кем поговорить о старых временах. Я уверена, дядя Эдмунд, что вы не рассердитесь на меня. Однако из-за этого я не смогу приехать к вам немедленно. Я буду писать и сразу же сообщу вам, когда подруга матушки надумает меня отпустить. Передайте тете Эдит, что я нежно люблю ее. Баша племянница. Джина». Письмо было насквозь неискренним, подумала она, но главное — чтобы дядя не слишком беспокоился по поводу ее отсутствия.
Джина надеялась, что пройдет немало времени, прежде чем он всерьез задумается над тем, где она обретается и почему он ничего об этом не знает.
А спустившись утром на улицу и увидев ждавший ее экипаж, Джина вдруг поняла, что нет в мире девушки счастливее ее. Все пожитки Джины и нянюшки уместились в двух дорожных сундуках, которые укрепили на экипаж сзади. Лошади были превосходны, и Джина не сомневалась, что уже к полудню они будут в «Монастырском очаге», который находился в Оксфордшире.
Она не обманулась в своих ожиданиях. После ленча на почтовой станции лошади были заменены новой упряжкой, которая оказалась еще более резвой, чем предыдущая. Джина как раз подумала, что скоро они уже будут на месте, как вдруг экипаж остановился. Девушка выглянула, желая узнать, что случилось, и увидела, что дорога впереди перегорожена: фаэтон одного джентльмена сцепился колесом с повозкой фермера, едущего в другую сторону. Джентльмен был без грума[конюх, мальчик, смотрящий за лошадьми и ему с трудом удавалось сдерживать свою лошадь, и без того беспокойную. Джина мгновенно выскочила из экипажа и поспешила на помощь. Подбежав к лошади, она крепко ухватила уздечку, удерживая лошадь, и принялась что-то ласково говорить ей, как учил отец. Тут и кучер графа опомнился и быстро помог расцепить колеса. Когда все было улажено, джентльмен из фаэтона, чья лошадь уже присмирела, подошел к Джине, с восхищением глядя на нее и не понимая, как такое прелестное создание сумело появиться в нужном месте в нужное время. Подойдя к Джине, джентльмен снял шляпу и спросил:
