Нэнси Като - Все реки текут
Она усеивала коврики булавками, а затем с азартом выбирала их, напевая при этом:
Увидел булавку – ее подними,
Весь день тебе будет везенье,
Но коли оставишь ее у двери,
Удачи не жди, уж поверь мне.
Она вылавливала из чашки «гостей» – плавающие на поверхности чаинки, а затем давила их костяшками пальцев: твердая – к мужчине, мягкая – к женщине. Эстер проделывала это с фанатическим постоянством, хотя гости в Кьяндре случались чрезвычайно редко. Тринадцатого числа в пятницу она не бралась ни за какие дела, даже заготовками не занималась.
Но как раз в пятницу все и произошло. Днем – как никогда рано – Чарльз влетел в дом без шляпы, в заляпанных грязью ботинках и, как был, ринулся через коридор в гостиную. Эстер попыталась криком остановить мужа, но тщетно. Тогда она последовала за ним в гостиную, да так и застыла в дверях: Чарльз стоял с огромной сумкой у стола, вытряхивая из нее комья грязи на лучшую ее скатерть из зеленого плюша. Следом, с новой Порцией грязи, разлетевшейся чуть не по всему столу, вывалился большой, величиной с голову, камень.
– Чарльз, что все это значит? Столько грязи нанес, и во что ты превратил мою лучшую…
– Тише, тише, Эстер, не ворчи, – перебил ее Чарльз. Обычно задумчивый, грустный, он улыбался во весь рот.
Дели, прибежавшая на шум, застала дядю в тот момент, когда он, подхватив тетю Эстер, кружил ее в вальсе вокруг стола.
– Грязь! – кричал он. – Какая грязь, черт побери?! Ты только посмотри: это же золото, чистое золото до последней унции.
Он подскочил к столу, вытащил перочинный нож и чиркнул им по камню. Блеснул желтый металл.
– Ну, кто говорил, что мое «копание в грязи» – пустая трата времени? Что вы теперь скажете, миссис Джемиессон?
Но Эстер потеряла дар речи. Она открыла рот, да так и не выговорила ни слова, опустилась на стул.
– Золото, золото, зо-о-лото-о! – распевала Дели, прыгая вокруг стола.
– Тут один американский малый при деньгах, проездом у нас, с начала весны. Думаю, договоримся. Покажу ему жилу, он скупиться не станет, заплатит, сколько попрошу. А там вещички соберем и – вниз, на равнину.
– О, Чарльз! – У Эстер из глаз хлынули слезы. – Какое счастье! Это Филадельфия нам удачу принесла, я знаю. – Она вскочила и в порыве, впервые за все время, поцеловала девочку.
Вечером Эстер достала бутылку вина, которую берегла «на случай», и семья, отметив за ужином счастливое событие, принялась строить планы переезда в Мельбурн.
Близился конец ноября, в Мельбурне стояла теплая, солнечная погода. Они поселились в большой гостинице возле заросшего зеленью парка и ждали Адама – он обещал приехать из Сиднея сразу, как только закончится учебная четверть. Настроение у всех троих было подавленное и тоскливое. Даже Эстер, хотя и не сознавалась, чувствовала перемену воздуха – в большом городе он плотнее и далеко не такой чистый, как в горах.
Но прошло совсем немного времени, и Дели стала привыкать к новой жизни. В ней, вступающей в пору расцвета, уже проснулась женщина, и она с удовольствием наряжалась: новые блестящие ботинки, облегающие руку кожаные перчатки, соломенная шляпа с опущенными полями, украшенная черными лентами; шла в банк за деньгами, а затем путешествовала по магазинам.
Суд возложил на дядю Чарльза опекунство над Дели и ее состоянием до тех пор, пока девочке не исполнится двадцать один год. Основной капитал – около восьми тысяч фунтов – должен был лежать в банке до поры без движения, по Дели хватало и процентов: банк охотно авансировал деньги выгодной клиентке.
Кроме лент на шляпе и банта, стягивающего сзади длинные волосы, ничего черного в одежде Дели не было. Тетя Эстер, скрепя сердце, согласилась, что полгода траура – срок вполне достаточный для ребенка, хотя для ребенка, который потерял столько…
– К чему ей напоминать об этом? – не вытерпел Чарльз. – В наш дом пришла радость, а Дели теперь часть нашей семьи.
Для Чарльза его удача была двойной радостью, ведь добившись своего, он одержал верх над женой, никогда не верившей в его затею.
Предоставив женщинам тратить свои деньги на магазины, Чарльз подумывал купить на свои дом и все необходимое. Он уже решил было разводить овец; кое-какой опыт в этом у него имелся: в долгих скитаниях пришлось побыть и овчаром, – но разговорился невзначай с капитаном колесного парохода и передумал. Капитан Джонстон жил с ними в одной гостинице и обедал за тем же столом, что и они.
Высокий, плечистый, он носил седую бороду, а глаза смотрели пристально, точно вглядывались в неведомую даль – взгляд моряка или фермера с невозделанных австралийских земель. Капитан Джонстон был шкипером на торговом судне, доставлявшем шерсть из Эчуки в порты на реке Дарлинг. В Мельбурне его ждал новенький пароход, готовый в любой момент отправиться со своим хозяином в Эчуку. Хотя речные суда из красного эвкалипта можно было приобрести и на месте, Джонстон предпочитал столичную работу. Он-то и соблазнил Чарльза присмотреть себе участок земли на Муррее.
– Да говорят, у Муррея устье коварное, – с сомнением заметил Чарльз, когда капитан впервые заговорил об этом.
– Коварное – это точно, а что несудоходное – не скажу. Оно, конечно, пароход туда не всякий доберется, да ведь река течет, и разливы у нее случаются, как положено, и ветер, глядишь, с берега подует, прибой успокоит. Но места там, скажу тебе, – других таких не сыскать. На девяносто миль берег песчаный тянется, низкие белые дюны без конца и края, белым туманом прикрыты. Первые-то, которые взялись реку изучать, мимо устья проскочили: неприметно оно, – да и от верховья туда без малого две тысячи миль. Извилиста река, спору нет, ан я все излучины прошел, любую назову.
Как понял Чарльз из рассказа шкипера, по реке до Эчуки ходу несколько недель, поездом же и дня хватит. А когда Джонстон заговорил о прибыльной торговле шерстью – в год до двух миллионов выручка доходит – Чарльз уже не сомневался: они поедут в Эчуку. Найдут подходящую землю поближе к реке, разведут овец или засеют поле пшеницей, а шерсть или зерно на базар – в Эчуку, Мельбурн.
Приняв решение, Чарльз отправился выбирать землю. На этот раз он не стал советоваться с женой – сам договорился о цене участка и дома. Неделю спустя пришло письмо, в котором он весьма сдержанно сообщал о покупке.
«Симпатичная ферма в излучине реки в пятнадцати милях от Эчуки вверх по течению; поблизости ни лесопилок, ни кочегарок, и растут лучшие австралийские эвкалипты.
Место вполне доступное; многие колесные пароходы, в особенности те, что поменьше, везут товары вверх, к Олбери, проходят мимо самого дома, но летом, конечно, река мелеет и навигация почти, а то и совсем невозможна. Правда, есть еще почтовый дилижанс компании «Кобб и Кº», он тоже едет мимо нас. Водяные мельницы качают воду из реки, так что засухи можно не бояться, хотя она тут не редкость; жары и солнца в избытке даже для тебя, дорогая Эстер. Думаю, тебе приятно будет узнать, что мы остаемся жить на территории метрополии Нового Южного Уэльса: наш дом стоит на северном берегу реки, но ближайший крупный город, конечно, Эчука, хотя это уже заграница. С нашей стороны реки есть городишко Моама, но он совсем крошечный. Берега соединены отличным мостом, и препятствий к торговле не будет, разве что таможня малость попридирается.»
