Дмитрий Суслин - Роза в цепях
— Мермекс, да ты богач! — Пизон подмигнул товарищам и, подпрыгнув к обладателю драгоценностей, высыпал пригоршню золотых монет за пазуху обомлевшего Мермекса.
— Берите, друзья мои, эти динарии и золотые перстни. Здесь на всех хватит добра, — на лице Пизона застыла блаженная улыбка.
Почти никто не обратил внимания на человека в тунике, забрызганной кровью. Незнакомец, судорожно хватая воздух раскрытым ртом, всё время пытался произнести что-то, но, видимо, волнение было таким сильным, что из глотки доносился лишь прерывистый хрип. Наконец совладав со своими чувствами, он подошел к Пизону и прошептал несколько слов. Смысл их не сразу дошел до Пизона, и лишь несколько мгновений спустя Пизон ощутил весь трагизм переданного незнакомцем.
«Твой брат погиб», — слова были жестоки. Они насквозь пронзали сердце острой болью. Пизон, резко переменившись в лице, глазами безумца глядел на незнакомца.
— Кто?! Кто это сказал? Как ты смеешь так шутить со мной? — Пизон подскочил к тому человеку, который принес весть о смерти брата, и, схватив двумя руками за верхний край туники, притянул к себе. — Повтори, собака!
— Пизон! Я был с твоим братом в том отряде, который бился у храма Юпитера с мятежниками. Он умер у меня на глазах.
Его закололи вилами, а потом один раб отрубил ему голову и напился его крови.
Пизон опустил руки, и стал растеренно озираться по сторонам.
— Мятежники разбили всех, кто пытался оказать им сопротивление, — добавил незнакомец.
Убитый горем Пизон, услышав последние слова, встрепенулся.
— Ты говоришь, что эти ублюдки рабы отняли у меня братишку. Ты говоришь….!! что эта сволочь решила стать хозяевами Капуи. Не выйдет! Я отомщу за смерть того, кто был вместе со мной вскормлен материнским молоком. Друзья, неужели мы потерпим, чтобы убивали римлян эти неотесанные варвары. Мы этого не должны допустить. Я призываю вас идти сражаться с мятежниками. Мы обязаны спасти честь города и защитить достоинство римлянина.
А восставшие тем временем заняли величественный храм Юпитера, что стоит на левом берегу Вальтурно — реки, разделяющей Капую наполовину. Перепуганные до смерти жрецы успели скрыться в неизвестном направлении. Рабы бегали по храму и искали сокровищницу. Но это им не удалось.
Апполоний набирал отряд всадников. Всех рабов, кто успел добыть себе лошадь, он собрал вместе. Их было человек восемьдесят.
— Мне нужны десять добровольцев, — сказал Муска. — Наш человек поедет к легату Кампанского легиона, который, по всей видимости, присоединится к нам.
Больше половины собранных выразили желание пойти на это полное опасностей дело. Апполоний выбрал из них десять, самых на его взгляд, достойных. После этого он пошёл в храм, в самую дальнюю и скрытую его комнату. Здесь находились Валерий и Эней. В тёмном углу, на скамье, опустив голову, сидела Актис. — Я готов ехать к Аквиле, — с ходу объявил Апполоний, — Лошадь ждёт меня. Давайте прощаться. Валерий был удивлён. — Нет, ты больше нужен здесь, — сказал он. — Но кто-то же должен поехать к твоему дяде. Он должен быть с нами, — возразил Апполоний. — Это будешь не ты. — Тогда кто же? — Я, — встал из-за стола Эней. — Я поеду. Здесь от меня мало пользы. Валерий и Апполоний согласились с ним. — Езжай по Алиевой дороге и миль через пятнадцать будет лагерь дяди, — посоветовал Валерий. — Он должен остановиться на ночь. Для долгого прощания не было времени. Мужчины слегка пожали друг другу руки и обменялись незначительными фразами. Зато с Актис Эней прощался несколько дольше. Он подошел к девушке и, грустно глядя ей в глаза, сказал: — До встречи, Актис. Пусть боги пошлют нам удачу. — Спасибо тебе, Эней, — прошептала Актис. — За то, что ты с тем, кто мне дорог. Эней резко повернулся и вышел. — Но боги не дают удачи тем, кто врывается в их храм с оружием, — прошептала Актис. — Её никто не услышал. Валерий и Апполоний слишком были заняты своими планами. Про девушку на время забыли. А Эней и его люди уже мчались по Алиевой дороге в сторону Рима, мимо разграбляемых вилл, навстречу судьбе.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
Леонид проснулся глубокой ночью от неясной тревоги, которая вдруг проникла в его душу. В шатре никого не было. Только снаружи у входа, как всегда, стоял часовой, охранявший своего командира. В воздухе было легкое движение, от которого полотно шатра двигалось, словно живое, и даже издавало вздохи. Легат смотрел на дрожащее пламя светильника и на игру теней, которую он создавал. В голову лезли мысли о беспросветном существовании под башмаком жены, о том, что он уже утомлен службой в армии, которая приносит совсем не тот доход, какой бы ему хотелось, и подобные прочие вещи не давали Аквиле спать. Словно в ответ на его мрачные мысли, тишину ночи прервал протяжный вой бездомной одичавшей собаки, вслед которой два раза тявкнула лисица, видимо, задравшая кролика или зайца. Аквила плюнул от досады и встал со своей жесткой походной постели. Выйдя из палатки, он вздохнул полной грудью чистого ночного воздуха и, опьяненный его свежестью, мечтательно взглянул сначала на звездное небо, затем на мирно спящий солдатский лагерь.
Здесь был не весь его легион, а только лишь часть. Но зато это были самые испытанные и надежные воины-ветераны не одного боевого похода. В Кампанский легион эти солдаты обычно попадали уже на закате службы, в ее последние четыре-пять лет, в знак особого рода награды. Служба здесь не была такой трудной и несносной. Учений было не особенно много, тяжелых работ, связанных со строительством укреплений, и вовсе почти не было. Наверное, самой главной задачей в последние десять лет было красиво промаршировать на Марсовом поле того или иного города Кампании или в Риме во время больших праздников. Таким образом, легион, которым командовал Петроний Леонид, представлял из себя больше декоративную, чем боевую армию, и являлся чем-то средним между всей римской армией и преторианской гвардией,[17] однако, в войнах он не участвовал и цезаря не охранял.
Словно был сам по себе. В связи с этим в сенате не раэ вставал вопрос об его роспуске. Леонид жил в вечном страхе получить отставку. Но случилось кое-что похуже — то, чего Аквила и вовсе не ожидал. Группа сенаторов вдруг решительно стала настаивать на том, чтобы отправить легион в Иудею, там, дескать, трудно стало сдерживать римские порядки. И, к ужасу Леонида и всех его офицеров и солдат, сенат вдруг поддержал эту идею и вынес соответствующее решение.
Вот почему так нерадостно было на душе у легата. С тоской он поглядывал в сторону Канун, которая лежала в десяти милях от лагеря, с её чудесными теремами и весёлыми пирушками. Их вскоре отправят в Азию, подавлять восстание в Иудее.
