Биверли Бирн - Неугасимый огонь
– Перенесу, вытерплю! – кричал он. – Я виноват. Я не погибну! Пусть меня накажут – я вынесу!
Пастор колебался. Он не выпускал из своих костлявых старых пальцев перо, но имя свое не написал. Женщина ждала и не отрывала от него взгляда.
– Сеньорита, но ведь есть другие способы…
– Нет, теперь этих способов у меня нет.
Взгляд ее синих глаз был неподвижен. Их сейчас как бы подернула тень, след ее недавних мучений, но они оставались по-прежнему красивыми. И все же он не решался.
– Сделать то, о чем вы меня просите, значит совершить грех, – бормотал он. – Я не могу присягнуть тому, что является неправдой.
– Это не грех, а так, грешок, дон Лоренцо. И это должны сделать вы – ведь никто в этой деревеньке не может ни читать, ни писать. А вам поверят.
– Но я же совершу клятвопреступление.
– Об этом знаем только вы и я. – Софья наклонилась к нему.
– Две тысячи реалов, дон Лоренцо. Хватит на то, чтобы построить новую церковь и прорыть колодец, чтобы людям не приходилось за версту ходить к речке по воду. Ну, скажите на милость, где вы еще достанете на это две тысячи реалов? У кого?
– Нигде, – признался он. – Хорошо, я сделаю то, о чем вы просите.
Он уже дважды повторял это: в первый раз неделю назад, когда она впервые обратилась к нему, и сегодня утром, когда она принесла документ на подпись. И все же он никак не мог решиться. Сейчас пастор перечитывал бумагу еще раз.
«Я, Лоренцо Гонзалес Рудин, приходской священник деревни Энсинасола, провинции Андалузия настоящим подтверждаю факт, что женщина по имени Софья, или Гитанита родила в этой деревне сына двадцать девятого феврале года одна тысяча восемьсот четвертого. Этот мальчик был окрещен мною и наречен Рафаэлем Пабло Мендоза Софья в соответствии с законами Бога и Святой Церкви».
– Здесь все правда, за исключением даты, – напомнила она ему.
– За исключением даты, – согласился он.
Ее сын родился неделю назад, двадцать девятого июля 1806 года, но она настояла на том, чтоб свидетельство о рождении было выдано с датой на два года и пять месяцев раньше.
– И имя, – казалось он боится. – Может, вы не будете пользоваться именем столь знатного дома?
Софья встала.
– Вы это подписываете или нет, дон Лоренцо? Но решайте теперь, меня ждет экипаж. Если вы откажетесь, я найду другого священника, которому понадобятся две тысячи реалов.
И дон Лоренцо подписал свое имя маленькими, кривыми буковками, будто надеялся, что ангелы сверху не разберут.
Софья взяла документ и положила в кожаную сумочку, которую носила с собой и подала ему коричневатый замшевый мешочек с монетами.
– Спасибо, надеюсь, вы будете довольны вашей новой церковью, дон Лоренцо.
– Сеньорита, независимо от мотивов, склонивших вас к этому решению, я не хочу вдаваться в подробности, – это не мое дело, хочу лишь сказать вам, чтобы вы жили в согласии с Богом. С этим грехом, грехом в сердце вы не сможете жить.
– Нет, – сказала она, – смогу жить. Раскаяние наступит лишь тогда, когда мне настанет время с ним умирать. До свидания, дон Лоренцо.
Карета стояла у домика, где жил священник. Возница помог Софье сесть в карету и теперь ждал распоряжений.
– В Касерес, – сказала она ему. – Но осторожнее.
Она наклонилась к ребенку и отодвинула шелковое покрывало, закрывавшее лицо ребенка. Женщина, державшая ребенка, улыбнулась ей.
– Он все время спал, Роза? – Кормилица кивнула в ответ.
Она не могла говорить. Несколько лет назад деревня Энсинасола стала объектом нападения бандитов, они убили ее семью, а Розу изнасиловали и вырезали ей язык. От пережитого кошмара у беременной Розы случились роды, но ребенок прожил недолго. Она благодарила Бога, что именно так все случилось, В грудях у Розы сохранилось молоко, и она стала кормилицей. Как-то раз к Розе приехала одна состоятельная женщина и предложила ей стать кормилицей ее сына, которого она недавно произвела на свет. У этой доньи с голубыми глазами ребенок был, без сомнения, внебрачный, иначе, зачем вся эта таинственность. Впрочем, Розы это не касалось. Сейчас они уезжали в Касерес, подальше от этой деревеньки, где каждому было известно о ее позоре. Она еще раз улыбнулась и кивнула донье Софье. Экипаж выехал из деревни на широкую дорогу. Софья взяла ребенка к себе на руки. Подумать только – ему всего лишь месяц от роду, а уже красавчик. Я люблю тебя, мой маленький Рафаэль, люблю твой пушок на головке, твои синие глазки, которые когда-нибудь может, и превратятся в карие. Я рада, что не успела предохраниться. Ты мое сокровище. Ты вырастешь в уверенности, что твой отец умер еще до твоего рождения. Ты никогда не узнаешь боль, которую испытывает отвергаемый человек. Я дам тебе столько любви, сколько смогу. Я буду тебе и матерью, и отцом. Я вынуждена оставлять тебя часто и надолго, но ведь я должна зарабатывать нам на хлеб. Но я буду всегда заботиться о тебе до тех пор, пока в один прекрасный день ты не затребуешь свою часть наследства. И когда этот день настанет, ты будешь готов к нему, сын мой.
Карета наехала на выбоину, и ее сильно тряхнуло, ребенок чуть не выскользнул из ее рук, но она его удержала.
КНИГА ВТОРАЯ
* * *
Несмотря на убедительную победу Нельсона у Трафальгара, к осени 1810 года Наполеон издал декрет, запрещающий странам вступать в какие бы то ни было торговые отношения с Англией или, «вероломным Альбионом», как он ее называл. Эти меры так подорвали британскую экономику, что в стране оказались без работы многие тысячи людей. Миллионы англичан были обречены влачить жалкое существование. Экспорт английских товаров в континентальную Европу снизился почти на восемь миллионов фунтов стерлингов и составил в 1811 году лишь полтора миллиона фунтов стерлингов – рекордно низкую цифру. В воздухе носилась революция. Ткачи-луддиты начали с того, что принялись крушить ненавистные им станки, считая, что именно они повинны в том, что люди лишаются работы.
Страну захлестнули волны насилия и преступности – вечных спутников экономического кризиса. Одновременно с войной, которую Англия вела против Наполеона, она втянулась еще в одну – против Америки: экспорт британских товаров в бывшие американские колонии составил только одну шестую от прежнего объема. Правительство видело лишь один способ решения всех проблем – повышение налогов и это бремя тяжелым грузом навалилось на страну. Экономика оказалась на грани катастрофы. Рассказывали, что один обанкротившийся предприниматель застрелил премьер-министра в вестибюле Палаты Общин, что, конечно же, ничего не решало.
Амбиции Мануэля де Годоя простирались гораздо дальше постельных утех с королевой Испании и руководства движением радикал-реформаторов, таких как брат Илия и Мария Ортега. Мануэлю де Годою нужен был королевский престол. Когда в Кастилии запахло поражением, он решил попробовать свои силы в Португалии. Наполеон уже предупредил португальцев, чтобы те прекратили всякие связи с Англией, когда они отказались, он послал двадцатитысячную армию в Испанию, готовую по первому его приказу вступить б Лиссабон. Сейчас Годой собирал свою собственную армию и, не в состоянии противостоять этому объединенному натиску, королевская семья Португалии бежала за океан, в Бразилию. Так французами была захвачена Португалия. Наполеон отправил в Испанию еще три свои армии для оказания военной помощи своим испанским союзникам. Но что же происходило у королевского престола в Испании? Наследник королевской власти инфант Фердинанд готовил заговор против де Годоя. Фернандисты сражались с годоистами до тех пор, пока население Мадрида, доведенное до отчаяния непрекращающимися уличными боями противников и постоянным присутствием французских войск, не поднялось на восстание, которое смело Годоя с политической арены и отправило его в тюрьму. Король Испании Чарльз, крайне смущенный таким развитием событий, отрекся от престола в пользу своего сына. Но император Франции не дал благословления королю на этот поступок и французские войска, вошедшие в Мадрид, освободили Годоя. Наполеон отказался признать Фердинанда королем Испании и созвал все заинтересованные стороны на конференцию в Байонне. Испанцы понимали, что этот выскочка-император намеревался положить конец правлению династии Бурбонов и вместо нее поставить у власти династию Бонапарте. Второго мая 1808 года, тысячи возмущенных испанцев, собравшихся на площади перед Паласьо Реал, забросали камнями французских солдат, а некоторых из них даже разорвали на части. Залп следовал за залпом, под градом пуль падали люди, пули вырывали куски человеческой плоти и крошили им кости. Вероятно, лишь одному испанцу удалось извлечь пользу из этих событий – художнику Гойе. Он стоял на возвышении, наблюдая эту драму, которая впоследствии нашла воплощение в его картинах.
