Екатерина Мурашова - Представление должно продолжаться
Как ни удивительно, первой меня поняла и согласилась всегда супротивная Лукерья, от которой я ожидала, пожалуй, сопротивления самого яростного. Тут же, прямо с нашего «митинга», предложила готовить красноармейцам обеды и на отъезд в Калугу командира отряда испекла огромный торт «Парижская коммуна», к которому долго нарезала для его украшения землянику – тонкими лепестками, похожими на огонь свечи. Красногвардейцы были искренне потрясены идеологически выдержанной красотой, стеснялись ее есть и почти до рассвета сидели в людской у самовара, гоняя чаи. Допив очередную чашку, каждый раз переворачивали ее на блюдце донышком вверх, как будто книжку читали и перелистнули очередную страницу.
Машу, ее брата Павла, бывшего поручика Осипа Тимофеевича и Федора расстреляли.
Перед смертью Маша простила своих расстрельщиков, но прокляла самым страшным проклятием тех двух участников разгрома монастыря, которых не успела сама убить. Я в Бога и Дьявола в общем не верю, но на месте этих прОклятых сразу бы застрелилась, чтоб не бояться – потому что у Маши еще в юности какие-то подозрительно близкие отношения с геенной были…
Вечером видела и слышала, как на коленях молились перед православной иконой католичка Катарина и Степанида, язычница по сути:
– Господи! Как умножились враги в мире! Многие восстают на многих и говорят себе: нет мне спасения в Боге! Но Ты, Господи, щит предо мною, слава и верность моя, и Ты возносишь голову мою к жизни вечной. Гласом моим взываю ко Господу и Он слышит меня со святой горы Своей. Ложусь я, сплю и встаю, ибо Господь защищает меня. Не убоюсь тем злых людей, которые ополчились на нас, ибо не ведают они, что творят, и Ты, Господи, простишь их в неизреченной милости Твоей и спасешь нас. Восстань, Господи, и прекрати вражду, ибо от Господа спасение и мир. Над народом Твоим благословение Твое…
Как иногда жаль, что нет во мне веры…
Я была уверена, что без Алекса Юлия из Калуги не вернется (да и с Алексом, впрочем, тоже). Если не выйдет с хлопотами, уедет в Москву, к родителям, и будет усердствовать о выезде за границу. Однако, она вернулась, отчиталась передо мной о поездке и спросила: что будем дальше делать, Любовь Николаевна? Я говорю: из Синих Ключей сейчас всех так и так погонят. Чтобы остаться, тут нужен какой-то хитрющий, нестандартный ход, как с волшебной коммуной. Но я его покамест не придумала, да и подходы к нему надо искать не тут, и не в Калуге даже, а уж скорее – в самой столице. Юлия согласилась и напомнила, что у нее есть гимназическая подруга-большевичка, Надежда Коковцева, и она готова ехать, пытаться ее отыскать и хлопотать за Алекса. Но везти сейчас Германа в Москву, когда и с жильем непонятно что (наверняка все княжеские дома уже давно реквизированы) и с едой, – лучше уж его сразу удавить, чтоб не мучить.
Только стали вырабатывать план, и тут из Песков явился Лиховцев. Про арест Алекса и прочие события он уже знал от своих родителей.
Юлия взяла Германа и Варечку и тактично ушла восвояси. А может, не тактично, а просто – разумно, так как с юности такого в избытке слыхала и цену ему измерила вполне.
Макс похудел и никак не мог стоять на месте, ходил взад-вперед по комнате. Странно, он, когда двигается, как-то на ходу потрескивает, а я никак не могу понять, как это получается.
Я объяснила Лиховцеву, в каком мы нынче положении, и что Алекса в столице, там, где вся наша история, конечно же, обрастет толстой шкурой из слухов, вот-вот расстреляют. Макс попросил выслушать его, потому что он шел к этому много лет. Я согласилась, только попросила покороче. Максимилиан, однако, говорил долго (дух времени в нем оказался сильнее вкуса и воспитания) и сказал мне приблизительно следующее:
Жизнь, разум – это волна, проходящая через Вселенную.
Революция – это ледяной костер.
Согласно своей собственной природе каждый воплощенный дух обречен страдать и радоваться в одиночестве. Начиная с семьи и кончая нацией, любая группа есть сообщество островных вселенных.
Любой человек идет по грани света и тьмы, творческий человек отчетливо видит эту грань и себя идущим, в этом его ответственность за свершившееся и несвершившееся.
Он, Арайя, нынче совершенно одичал и уже не увлекает никого. Он странник, один со своими странными мыслями. Хорошо бы жить среди полей и умереть среди полей. Заря сулит ему какое-то откровение, какое-то приближение тайны. Она одновременно в наших (околокалужских) святых местах и одновременно в языческой старине с Тибуллом и Флакком. Душа просит ласки и любви, но слово дается в молчании.
На Западе есть много книг, а в России – несказанных слов. Он тоже жил много лет, не сказав главного. А теперь – всемирный пожар, в котором сгорит все, что только может сгореть, и из пепельной смерти вылетит душа – Жар-Птица.
Закончил так:
– Я хотел бы скакать по полям навстречу ветру, выкрикивая ваше имя. Будьте благословенны!
Я молчала, потому что тут вроде бы и нечего было говорить, и думала, можно ли уложить Валю, Германа и Аморе в одной комнате. Герман очень мирный и спокойный, но во сне страшно скрежещет зубами – Аморе плохо спит и может испугаться. А Валя – засыпает хорошо и спит крепко, зато, когда проснется, шумный и агрессивный, Германик от него и заболеть может…
Тут Арайя вдруг схватил меня за плечи и завопил (хочется написать: вскричал) не своим голосом:
– Люша! Ответьте мне хоть что-нибудь! Я, как гласа с небес, жду вашего слова! Скажите, не тая, на что я могу надеяться и что мне сделать сейчас?!
Я решила ничего не таить (раз он просит) и сказала честно:
– Арайя, перестаньте выёбываться.
Со второго этажа я видела, как он уходил из Синих Ключей по полям (в которых он хотел скакать, жить и умереть) и его силуэт медленно пропадал из виду, заштрихованный солнечными лучами.
Это было красиво.
Глава 25,
В которой умирает Арсений Троицкий, Груня отрекается от мужа, а Ботя учит беспризорников заниматься онанизмом.
– Почему, ну почему, ну почему?! – с исступленным недоумением воскликнула юная поэтесса, глядя на дверь черного хода, наполовину загороженную тяжелым буфетом. – Ну, я не понимаю! Ведь пришла же весна!
Висевший в кухне сырой пар напрочь отбивал мысли о весне и солнце. Он исходил от бака с бельем, кипятившегося на плите. Над баком, слегка согнувшись, застыла Жаннет Гусарова с длинными деревянными щипцами в руке. Изредка оживая, она проворачивала щипцами в баке рубахи и простыни, после чего опять впадала в прострацию.
