Элоиза Джеймс - Поглупевший от любви
Он потер пальцем стекло и провел ледяную дорожку вокруг ее соска. Она охнула и стала извиваться. Слишком уж это хорошо… Он снова потер стекло и обжег льдом ее живот и пока еще сомкнутые розовые лепестки, горящие в ожидании его вторжения.
Там, где его пальцы растопили лед, окно стало угольно-черным, отражая только ее обнаженное тело. Она встала на колени, стараясь не разбудить криками весь дом, когда его ледяные пальцы скользнули внутрь. Он прижал губы сначала к стеклу, а потом к ее шее, засмеявшись, когда она попыталась увернуться.
Но вскоре ему стало не до смеха. Теперь она слышала только его тяжелое дыхание, и затвердевшее тепло пришло на место холодных пальцев. Его сильное тело изогнулось за ее спиной. Один раз она даже ударилась щекой о стекло, но это было не важно, потому что ее тело пожирал требующий завершения голод и сотни брызг жидкого огня разлетались по ее телу при каждом его выпаде.
Потом он отнес ее обратно в теплое гнездышко их кровати, и она, прижавшись к нему, ощутила, как его плоть снова твердеет и упирается ей в живот. И опустила руку вниз, чтобы поскорее упиться его силой и теплом.
Он целовал ее, сжимая ладонями лицо, покрывая поцелуями ее глаза, губы и щеки.
— Я люблю тебя, — охнула она между поцелуями — Я люблю тебя, Саймон.
Он завладел ее губами, принимая в себя ее признание, но сердце ее пело. Теперь она осознала правду.
Ей снился ребенок, маленький мальчик. Ее собственный. С такими же кудрями, как у нее, и веселым звонким смехом Аннабел. Она пила чай с викарием, а дамы из швейного кружка по одной проходили через комнату с похоронными венками в руках. Наконец викарий ушел, а она пошла в детскую взять своего мальчика, но оказалось, что няня его не видела. И сама Генриетта не помнила, что оставляла его утром в детской. Она побежала, разбрасывая груды старой одежды, отчаянно пытаясь найти его, но он был таким крохотным и совсем затерялся в большом доме. Она не смогла его найти. Сердце бешено билось о ребра. Она была слишком испугана, чтобы плакать. Слишком сильно задыхалась, чтобы позвать на помощь.
Так, задыхаясь, она и проснулась. И снова все утро провела, глядя в кружевной балдахин кровати. Когда в дверь тихо поцарапались, она нехотя села, решив, что это новая горничная Кис с горячей водой для ванны. Но это оказалась Джози.
— Привет, — громко прошептала она, проскользнув в комнату.
— Привет, — улыбнулась Генриетта.
— Няня Милли говорит, что ты больна. Тебя тошнит? Сейчас вырвет? —допрашивала Джози, переминаясь у двери. Генриетта вполне понимала ее нежелание войти. Всего за месяц в роли матери Аннабел она навидалась столько приступов рвоты, что иному хватило бы на всю жизнь.
— Ни в коем случае, — заверила она, протягивая руку. — Просто немного простудилась. Иди сюда. Расскажи, что вы вчера делали?
Улыбка Джози согрела сердце Генриетты.
— Я пришла к тебе, потому что няня Милли убирает остатки утреннего молока Аннабел, — объявила она, взбираясь на кровать. Генриетта обняла ее за плечи.
— Не думаешь, что желудок Аннабел становится немного крепче?
— Нет, — ответила Джози, немного поразмыслив.
— Так или иначе, это скоро должно прекратиться. Не знаю ни одного взрослого с такими странными привычками.
— Я бы на твоем месте не была так уверена, — покачала головой Джози с тем оригинальным сочетанием взрослого поведения и детского голоса, которое всегда смешило Генриетту.
В дверь постучали, и вошла горничная в сопровождении двух лакеев с ведрами горячей воды. Джози дернула Генриетту за рукав.
— Можно мне остаться? Пожалуйста, не заставляй меня идти в детскую.
— Остаться, пока я принимаю ванну? Джози негодующе выпятила нижнюю губку.
— Я леди! Няня Милли купает нас с Аннабел вместе, потому что мы обе леди.
Но Генриетта едва оправилась от бесцеремонных вторжений мужа в спальню во время ее купания.
— Не думаю, что это хорошая идея, Джози, — мягко заметила она. — Очень молодые леди вроде тебя и Аннабел могут мыться вместе. Но взрослые леди купаются без свидетелей.
Кончилось тем, что Генриетте пришлось искупать Джози. В дымящейся воде, куда Кис налила немного розового масла, было нечто соблазнительное, и Джози, прыгая на одной ножке, стала умолять Генриетту позволить ей забраться в ванну.
У нее было крепкое маленькое тельце с круглым детским животиком. Генриетта пыталась намылить ее, но вместо этого пришлось следить, как бы вода не выплеснулась на пол. Джози показала ей шрам на коленке, оставшийся после падения с лестницы черного хода («Няня Пивз сказала, что я сама виновата, потому что мне нечего было делать на той лестнице»). Она трижды повторила, что хочет надень рождения маму щеночка. Генриетта безуспешно попыталась объяснить разницу между мамой и щеночком.
Вскоре появилась няня Милли, искавшая исчезнувшую воспитанницу. Генриетта, извинившись, отослала ее обратно. Джози сидела в ванне, пока вода не остыла и кожа не покрылась мурашками. Зато она говорила… говорила… говорила…
Даже когда Генриетта вытащила ее из воды и завернула в полотенце, девочка продолжала трещать. Она рассказала Генриетте о лягушке, которую увидела в пруду прошлым летом, и утках, родившихся здесь и решивших пожить на конюшне. О том рождественском ужине, во время которого мать швырнула супницей в викария. О том, как только что родившаяся Аннабел походила на ощипанного цыпленка и мать велела отослать ребенка в детскую и не приносить, пока у нее не отрастут волосы. Последняя история нравилась Джози больше всего. Генриетту передернуло от омерзения.
Только когда Джози, сникнув, наконец замолчала, Генриетта точно поняла, что делать. Она выпьет содержимое синего пузырька, потому что Джози и Аннабел нуждаются в ней. Потому что она любит их. У нее долг перед детьми, и она не может позволить себе думать о своем ребенке. Просто не может. Для этого малыша она ничего не в силах сделать.
Смерть родами не даст младенцу возможности выжить. Никак не даст. Никак. Возможно, если она повторит это тысячу раз, сумеет себя убедить.
— Пора вернуться в детскую, — велела она Джози, закончив расчесывать ее волосы. Нижняя губка девочки задрожала.
— Я не хочу.
— Аннабел без тебя скучает.
— А мне все равно!
К этому времени Генриетта научилась распознавать все зловещие признаки. И действительно, уже через две минуты Джози рыдала так громко, что ее, вероятно, было слышно через две улицы. Зато припев никогда не менялся:
— Я бедная си…
Трагический всхлип, вырвавшийся из груди, заглушил остальное, но Генриетта и без того знала ее монолог наизусть. Внезапно ее затопила волна раздражения. Наклонившись, она подхватила Джози и плюхнула на кровать. С нее довольно!
