Елена Арсеньева - Последнее лето
Проснувшийся скрипач, переконфуженный до того, что он даже не покраснел, а сделался просто фиолетовым, принялся собирать карты из-под ног пассажиров, а те смотрели недоброжелательно и подозрительно. Русанов готов был держать пари, что все подумали одно и то же: молодой-де человек никакой не скрипач, а карточный шулер! Прошло изрядное время, прежде чем юноша убедил пассажиров, что он просто-напросто унаследовал от своей любимой бабушки страсть к раскладыванию пасьянсов. А музыкант ли он… В доказательство юноша немедля раскрыл футляр со скрипкой и разразился блестяще исполненной тарантеллой. Так и доехали до Болоньи.
– А вы только пасьянсы раскладываете или значения карт знаете? – спросила вдруг Эвелина.
– Конечно, знаю, бабушка еще и гадала иногда знакомым дамам.
– А что такое король пик?
– Солидный господин, враг, дурной человек, соперник! – отчеканил итальянец.
– А-а, – равнодушно сказала Эвелина и зевнула. – Мерси.
Юноша вышел, стали собираться и Русановы.
Потом, уже в отеле, вешая пиджак на распялки и доставая носовой платок, чтобы отправить его в стирку, Русанов обнаружил в кармане что-то плоское, скользкое, как бы шелковистое. Он таких ощущений – шелка в пальцах – терпеть не мог, мгновенно горло перехватывало. Сглатывая и часто дыша, выудил это из кармана – батюшки, карта! Рубашка сине-красно-золотая…
Перевернул. Король пик. Что за напасть?!
Чудеса, конечно. Ну, предположим, карта могла случайно – слу-чай-но! – соскользнуть по пиджаку, когда колода сыпалась сверху, завалилась в карман. Только как же, как же это могло случиться, коли Константин Анатольевич сидел вовсе напротив Эвелины и скрипача, а портплед-то над ними в сетке лежал? Это раз. А во-вторых, почему Эвелина про короля пик спрашивала? Откуда она знала, какая карта у мужа в кармане лежит?
Ответ на оба вопроса был один. Такой простой, что проще уж некуда. Любой другой мгновенно бы догадался (или хотя бы жену спросил), но вот бывает же – находит на добрых людей судьбоносное затмение! И смысл случившегося постиг Константин Анатольевич поздно, поздно… Много позже. Уже на возвратном пути из Италии.
* * *
...
«На днях было доложено министру внутренних дел ходатайство группы представителей мещанских обществ о разрешении созыва всероссийского мещанского съезда».
«Петербургский курьер»
...
«В последнее время появились слухи о том, что правительство ставит вопрос об отмене винной монополии. Наш корреспондент осведомился об этом у управляющего Министерством финансов П.Л. Барка и председателя Финансовой комиссии графа С.Ю. Витте. Оба они категорически заявили, что никаких вопросов об отмене винной монополии в Министерстве финансов не возникало. По словам графа Витте, вообще борьба с пьянством при современных условиях мыслима лишь при сохранении винной монополии». «Русское слово»
...
«Петербург. На днях Горький вызвался к судебному следователю по обвинению в кощунстве (73 ст.) за повесть «Мать».
Санкт-Петербургское телеграфное агентство
* * *
– Игорь, друг мой, прощайте-с. Наше вам-с, Аглая Ивановна! Николай Петрович, уходите? Вас подождать? Ну хорошо, тогда до завтра-с!
Грачевский не торопясь шел по лестнице, напевая:
И везем грехи возами,
Как сушеные грибы,
И вопим мы покаянно,
И клянем свои судьбы.
– Доброй ночи, Клара, красавица, доброй ночи! Да-да, знаю, вы еще во втором акте заняты, но ведь настанет минутка-с, когда вы отправитесь домой и возляжете в объятия Морфея… или чьи-нибудь еще… Поэтому и желаю вам – доброй ночи-с!
Помахав шляпой, Грачевский спускался по ступенькам ниже и ниже:
Видят все, что мы говеем,
Мяса в рот мы не берем,
Но зато, как в мясоеде,
Коньячок «Шустовский» пьем!
– Яков Климович, на минуточку извольте! – Пожарный, подремывавший на своем стуле, привскочил, когда Грачевский появился на лестничной площадке. – Вам письмо.
Но тот остановился не прежде, чем допел:
Как не пить? Пугают душу:
«Адский огнь тебя-де жжет!»
С перепугу каждый грешник
Коньяком огонь зальет!
Достал фляжку из кармана, глотнул, показал пожарному, приподняв брови: желаете, мол? Тот с сожалением развел руками: не могу-с, дескать, служба!
Убрав фляжку и завершив пантомиму, Грачевский спросил:
– Письмо, говорите? Кто принес?
– Барышня! – радостно сообщил пожарный. – Поклонница ваша. Куколка этакая в бантиках. Само письмецо – тоже как игрушечка. Извольте получить!
И впрямь – дорогая игрушка, а не письмо! Конверт удлиненный, надушенный – сирень, чудный аромат! – и облатка, которой конверт скреплен, тоже в виде сиреневой ветки.
«Со вкусом, очень мило!» – рассеянно подумал Грачевский, который терпеть не мог ни роз, ни незабудок (обычно любовные записочки писали на почтовой бумаге и посылали в конвертах почему-то с изображением именно этих цветов, да еще душили розовой эссенцией, от запаха коей у него чесалось в носу, а потом делалось несварение), и собрался сунуть конверт в карман. Писем от влюбленных барышень он не читал, что ли? Однако пожарный, зорко следивший за каждым его движением, всполошился:
– Ну что же вы, Яков Климович, неужто даже не взглянете? Барышня Христа ради умоляла сразу прочесть!
«Свидание, что ли, назначила? – ухмыльнулся Грачевский. – Прямо сейчас, вечером? Ну нет, сначала мне нужно домой. Мне как можно скорей нужно домой! Потом, возможно… если не засну».
Ладно, письмо он прочтет, это ни к чему не обязывает.
Отклеил картиночку, раскрыл конверт, достал листочек, исписанный трогательным наклонным почерком.
Пробежал глазами…
Его качнуло.
Оглянулся на пожарного. Тот с умилением смотрел на высокого, статного мужчину с внешностью grand segnor’а былых времен, популярного актера, любимца дам, – любовался, сочувствовал, завидовал.
«Нет, он ничего не знает, он ни при чем…»
– Хорошие новости, Яков Климович?
– Очень приятные новости, спасибо, доброй ночи, голубчик.
– И вам доброй ночи, господин Грачевский.
Выйдя на улицу и свернув за угол, немедленно выудил из кармана спасительницу фляжку, глотнул раз и другой. Стеснившееся сердце как бы расслабилось – билось теперь без боли, без спазмов. И на душе чуть полегчало. Но иллюзия покоя миновала почти мгновенно – лишь только на языке истаял вкус коньяка, тревога снова стиснула голову и сердце.
