Эльза Вернер - Проклят и прощен
Лицо Вильмута покрылось страшной бледностью, как в памятное свидание с бароном, только на этот раз он не ответил на обвинение гордым негодованием. Не двигаясь с места, он молча смотрел на молодую женщину, уже не решаясь препятствовать ей, когда она, надев пальто, приготовилась уйти.
— Я еду к Раймонду. Прощай, Грегор, между нами все кончено!
Анна вышла из комнаты, а через несколько минут до слуха Вильмута донесся стук отъезжавшего экипажа, увозившего ее в Верденфельс. Тотчас исчезло сковавшее его оцепенение, а вместе с ним исчезла и железная воля этого человека. С глухим стоном он закрыл лицо руками, и по этой вспышке отчаяния можно было судить, насколько ему было тяжело.
Теперь перед ним с неотразимой ясностью встал тот факт, который он не хотел признавать, против которого боролся со всей присущей ему энергией, но которому должен был покориться. Это были ужасные для священника минуты беспощадного самопознания, лишившего его той почвы, на которой он до сих пор прочно стоял — веры, в себя, в чистоту своих помыслов и поступков. Он считал себя строгим, но справедливым судьей, стоящим выше греха и искушения; теперь он пришел к сознанию, что все его поступки были внушены ему только дикой, страстной ненавистью, какую может чувствовать мужчина к мужчине, если оба они любят одну женщину.
Вильмут воображал, что одержал над искушением победу, когда принудил Анну к браку с человеком, в объятия которого ее бросило отчаяние, когда заставил себя благословить ее брак в церкви. В глубине же его души жило тогда радостное сознание, что теперь она навеки оторвана от того, кого он сам ненавидел, потому, что Анна любила его.
Когда смерть мужа возвратила ей свободу, а старая, не умершая любовь снова стала прясть невидимые нити между нею и Раймондом, и их снова с неодолимой силой потянуло друг к другу, тогда в сердце Грегора вместе с ревностью проснулась и прежняя страсть. Она тоже не умерла, не была погребена, как он воображал, и вспыхнула из пепла ярким пламенем.
Однако никто не должен был наслаждаться тем счастьем, которое для него было навеки потеряно! Он безжалостно пустил в дело оружие, которое судьба дала ему в руки вместе со злополучной тайной, он до фанатизма раздул ненависть к барону. А теперь, когда Раймонд пал жертвой этой ненависти, его преследователь отдал бы все на свете, чтобы самому быть на месте человека, отверженного людьми, отлученного от церкви, чтобы лежать, подобно ему, исходя кровью, может быть, при смерти... но ради какой награды!
Час спустя Пауль Верденфельс, выслушав доклад дворецкого, быстро вышел на террасу замка и поспешил к только что подъехавшему экипажу. Высадив сперва невесту, он помог выйти ее сестре.
— Я знал, что вы приедете, — сказал он. — Успокойтесь, доктор считает, что Раймонд будет жить.
Анна перевела дух.
— Слава Богу! Я боялась самого худшего Раймонд знает?
— Нет, он не подозревает, что я вам писал. Войдите, я сейчас спрошу доктора.
Войдя вместе с дамами в замок, Пауль отправился к дяде и, вернувшись через несколько минут, проводил молодую женщину в спальню барона. Она вошла туда одна и неслышными шагами прошла через слабо освещенную комнату к постели, где лежал Раймонд, бледный, истощенный сильной потерей крови, но встретивший ее в полном сознании.
— Пауль, вероятно, напугал тебя дурными известиями? — спокойно сказал он. — Доктор считает, что опасности нет, а ты вряд ли решилась бы приехать, если бы не думала, что я умираю.
К нему склонилось прекрасное лицо, по которому градом катились горячие слезы, и он снова услышал нежные, сладкие слова, звучавшие для него в первое время любви и счастья.
— Прости, Раймонд, что я так долго колебалась. Теперь я все победила — все, кроме любви к тебе! Суждено ли мне умереть вместе с тобой твоей невестой, или жить с тобой, как жене, но и в жизни, и после смерти я всегда буду твоей!
Глава 22
Приближалась весна. Внизу, на равнине, уже пробуждалась жизнь, но в горах власть зимы была еще в полной силе. Вершины окрестных гор еще стояли в блестящем снежном одеянии, посылая в долины леденящий ветер. Дева льдов беспрепятственно властвовала всюду, где простирались владения Гейстершпица. Фельзенек уже не был так заброшен и одинок, как это было зимой, потому что сюда снова переселился владелец замка, а с ним вместе приехала и его будущая супруга со своей сестрой. Анна сдержала слово и ни на минуту не покидала Раймонда, а официальное объяснение их отношений оправдало в глазах света принятое ею решение.
Верденфельс и все его соседи с величайшим удивлением узнали, что барон Раймонд еще до своего опасного падения с лошади был обручен с Анной фон Гертенштейн, и помолвка была бы тогда же объявлена, если бы этому не помешал несчастный случай. Приехав ухаживать за больным женихом, невеста лишь исполнила свой долг, что все нашли в порядке вещей.
Выздоровление барона шло быстро, и уже через несколько недель можно было переехать в Фельзенек. Доктор настаивал на том, чтобы удалить выздоравливающего от места неприятных воспоминаний. Покой и тишина горного замка должны были способствовать его скорейшему полному выздоровлению. Однако само известие о помолвке вызвало между соседями невероятное возбуждение. Молодая, красивая и, как все думали, богатая вдова везде служила предметом живейшего интереса, все с нетерпением ожидали момента, когда она снова появится в обществе. Вместо того она неожиданно обручилась с «фельзенекскйм бароном», мрачным, неприятным чудаком! Эта новость отодвинула на задний план последовавшее сразу за ней известие о помолвке барона Пауля Верденфельса с сестрой Анны Гертенштейн. Оба эти факта были недоступны пониманию местных жителей, склонных даже приписать их новому колдовству «фельзенекского барона».
Раймонд стоял у окна своего кабинета, сохранившегося в прежнем виде во всей своей мрачной роскоши. Сегодня он также был погружен в полумрак, тогда как снаружи все горы были залиты еще яркими лучами заходящего солнца. На лице барона словно лежал отблеск этого света. Это уже не был прежний мрачный, одинокий мечтатель, в его чертах словно отражалось сияние молодости и счастья, во всей его фигуре чувствовалось возрождение к жизни, возвращение прежних сил, и лишь широкий темно-красный шрам на лбу напоминал о пережитых страданиях. И все-таки из глаз Раймонда еще не исчезла прежняя тень, и взор, устремленный на Гейстершпиц, был полон мрачной задумчивости. Любовь и счастье не могли изгладить старое горе! Свежая рана на лбу уже закрылась, а старая душевная рана все еще не могла зарубцеваться. Отлучение еще не было снято, и прошлое бросало в новую жизнь свою зловещую тень.
