Роберта Джеллис - Рыцарская честь
— О, воду отвести невозможно, сир. Ров наполняется ручьями, но основной поток идет из подземного русла реки. Честер взять невозможно; замок будет стоять вечно!
Генрих хлопал глазами. Его «честер» уже стоял…
— А где же выход реки?
— Не знаю, милорд, и отец не знает. Однажды он мне поведал, что пытался отыскать его, когда из пруда ушла вся рыба и он решил перегородить его. Но не нашел.
«Возможно, она говорит правду, но возможно, и сочиняет, — думал Генрих. — Так всегда с умными женщинами: с ними интересно поболтать, но пользы от них никакой. Женщина — лгунья от природы и от нее же доверчива. Сочетание природы с умом делает ее бесполезной как источник сведений, если ею не руководит любовь».
— Я вас задерживаю глупыми разговорами, милорд. Вы долго были в пути и по плохим дорогам. Вам, конечно, надо отдохнуть.
— Ваш разговор далеко не глуп, а я вовсе не утомлен. Но не отдохнув сегодня, могу устать завтра. Вы обещайте рассказать мне утром о королеве Мод.
Херефорд увел своего повелителя, нашептывая по пути, что тот может взять с собой любую вот из этих девиц. Вернувшись в зал, он прошел мимо Элизабет, не взглянув на нее. Но в дверях он обернулся, идет ли она следом: увидев, что нет, подошел к ней, сердито схватил ее под руку.
— И чью постель, мадам, вы хотите проверить? Уверяю вас, Генрих обеспечен… Свое широкое гостеприимство на постель распространять не следует!
Элизабет молчала и не делала попытки освободиться. Когда Херефорд повел ее за собой, она покорно пошла, гадая, что ее ожидает. Он протащил ее из дома через двор замка в донжон. Пока они поднимались по наружной лестнице, Элизабет задрожала от мысли, что ее хотят запереть в сырой подвал или в один из мрачных казематов башни. Он шел не раздумывая, провел ее через нижний зал к внутренней лестнице, ведущей к старой женской половине.
— Скажи, куда мне идти, я пойду сама, — попыталась протестовать Элизабет.
Ответа она не получила, а когда поднялись наверх, он так толкнул ее в старый верхний зал, что она едва удержалась на ногах.
— Чего ты там дожидалась?
— Просто не знала, куда идти. Ну Роджер, погоди. Не надо сердиться на меня…
— Не надо? — Он даже задохнулся. — Не надо сердиться? Ты — зловредная ведьма! Стоит тебе открыть рот, из него брызжет яд! Как ты только сама им не отравишься!
— А твой язык источает один мед, да? Со мной ты получил, что заслуживаешь. Я предупреждала тебя не жениться на мне. Не послушал — теперь получай и наслаждайся!
— Вот этим я и займусь!
Элизабет, конечно, имела в виду совсем иное и стала отбиваться от него всерьез, но в этот раз Херефорд и не думал покорять ее лаской. Он повалил ее и овладел с такой яростью, что Элизабет не посмела более сопротивляться. Если учесть изначальную усталость Херефорда и бурное извержение страсти, он должен был сразу уснуть как мертвый. Но, оторвавшись от жены, он лежал с широко открытыми глазами. Ее тело было безответным и таким холодным, словно неживое. Херефорд не был ревнивым. Раньше он твердо верил в свои чары, а сильных привязанностей у него не было. Теперь же все круто изменилось. Он знал, что страсть Элизабет не увлечет, а вот ее амбиции могут завести далеко.
— Элизабет, — заговорил он тихим голосом, какой звучал, когда он был предельно серьезен, — если ты мне изменишь телом с кем бы то ни было, клянусь, я убью тебя.
— Ты сам развратник, заришься на всякую бабу, с какой заговоришь, так думаешь, что я из того же теста. — Она отвечала холодно, с полным равнодушием.
— Нет, так я не думаю. Здесь не надо со мной лукавить. Не смогу простить, но смогу понять сильную страсть. У тебя ее нет. Если ты отдаешься, то за что-то. У тебя душа проститутки.
Элизабет должна была бы обидеться, но ее страсть, причем к самому Роджеру, была столь сильной, а его обидное высказывание оказалось столь далеким от истины, что ничуть ее не задело. Она презрительно мотнула головой.
— А ты еще говоришь, что у меня ядовитый язык. Если я приговорена умереть за измену, могу утешиться: мне суждено жить вечно. — Она повернулась на бок и посмотрела на него. — Я вот что тебе скажу, в настроении ты слушать меня или нет. Я прошу прощения за то, что вырвалось у меня в присутствии твоего господина. Повторяю, прошу прощения не за слова, ты их заслужил, а за место и время, когда они были сказаны.
Херефорд не отвечал, но слушал. В его голове пронеслись воспоминания всей их связи с Элизабет. Вот она соблазнительно заигрывает с ним перед отъездом во Францию; холодно его встречает, когда он возвращается в качестве будущего мужа; горячо сочувствует его политическим амбициям; вот она почти уничтожила их и его самого из-за дурацкого каприза. И наконец, события этой ночи: как она обрадовалась его теплому приветствию, а он заметил это; как она яростно ответила на его гнев; и как она внезапно и необъяснимо капитулировала. И со всем этим тесно и обязательно сплетены его собственные неверные слова и неправильные поступки. Тут он вдруг вспомнил, с каким восхищением глядел Генрих на разъяренную жену, и стал беспомощно смеяться.
Напуганная неожиданной реакцией, Элизабет села:
— Что с тобой, Роджер?
— Элизабет, ох, Элизабет, ну почему у нас все не как у людей? Мы хохочем, когда надо плакать, извиняемся, когда надо сердиться, спорим, когда надо заниматься любовью, любим, когда надо спать, и во всеуслышание скандалим на глазах у всех! Если ты не сводишь меня с ума от злости, ты сводишь меня с ума от любви к тебе.
— Ты еще любишь меня, Роджер?
Тут сел он.
— А как же! Ты что, сомневаешься? Что это за любовь, которая не выдерживает маленькой ссоры! Почему я не могу сразу любить тебя и сердиться?
Ответа она не знала. Хотела спросить, какую любовь он имеет в виду, но не посмела. Вместо этого она с некоторой горечью спросила, почему он о приезде Генриха написал не ей, а матери.
— Да я был уверен, что ты в Честере. — В его голосе тоже звучали нотки обиды. — Раз ты была «дома» со своим отцом, которого так любишь, и в местах, где тебе всегда хорошо, как ты мне много раз говорила, я считал, тебя оттуда выманить обратно в Херефорд будет нелегко.
— Мой дом теперь здесь, а потом…
— А потом?
Она говорила так тихо, что он должен был напрягать свой слух.
— Я тебя тоже люблю.
Головка ее повисла. Херефорд приподнял ее за подбородок.
— Это самые чудные слова, Элиза, каких я от тебя никогда не слышал. Что же ты поникла, вроде смущаешься этого?
Она не отвечала и не смотрела на него, а когда он привлек ее к себе, голова ее была снова опущена так, что виден был один белый пробор в ее пышных волосах.
— Что бы я ни говорил тебе в сердцах, ты настоящая женщина. Ответь, почему ты это сказала сейчас?
