Елена Арсеньева - Любовник богини
И хотя он не мог уже пошевельнуть ни одним пальцем, ни произнести ни одного звука, он не испытывал ни малейшей боли, не было даже искры страха в душе: одно только полное затишье всех чувств.
«Неужто это смерть?» — мелькнуло у него в голове, и чей-то чужой голос ответил:
«Да, о да, вечная смерть!»
Он поник головой, ощущая, что нет ни сил, ни желания противиться. Он знал, что жизнь еще теплится в его теле, однако не испытывал ни малейшего сожаления от того, что этот слабенький огонек скоро погаснет.
Что-то холодное соскальзывало с руки. Латунная рукавица ханды… последняя хитрость — меч… Эти слова больше ничего не значили для него, ничего.
Он сделал еще один неверный, колеблющийся шаг — и в этот миг что-то пронзило его левое плечо. Василий взревел от боли, качнулся, хватаясь за плечо, словно хотел сорвать тяжелую длань, вцепившуюся в него. Чудилось, боль — рука смерти легла ему на плечо! Сознание вспыхнуло, ожило, мышцы напряглись. Он понял: в плечо попала стрела или нож. Его убивали сзади, предательски!
Он повернулся, чтобы увидеть лицо этого последнего врага, убийцы, еще более коварного, чем сам магараджа…
Перед ним стоял Нараян.
И он еще успел рвануться к горлу этого предателя, прежде чем мрак овладел всем его существом.
4. Третья смерть
Не бойся, не умрешь — ведь ты рожден
Для жизни долгой… Боль я изгоняю
Заветным словом:
Да придет дыхание.
Сознанье пусть затеплится в тебе!
Прохладное дуновение коснулось лба, и Василий ощутил, что грудь его поднимается и в нее входит воздух. Он с болью закашлялся, словно это обыкновенное движение было чем-то забытым, непривычным… грудь, чудилось; замлела, оставаясь так долго каменно неподвижной. Веки его трепетали, желая подняться, С невероятным усилием, словно приподнимая неимоверную тяжесть, Василий приоткрыл глаза и тотчас зажмурился снова, потому что нестерпимо яркий свет, заливавший мир, так и хлестнул по ним, выбив жгучие слезы.
Он отвык дышать, отвык видеть. Губы не повиновались — говорить он тоже отвык. И хотя откуда-то знал, что у него должны быть руки и ноги, их он тоже не ощущал.
Да воссоединятся телеса!
Да возродятся зрение и сила!
Из забытья, как некогда, восстань!
Так… уже лучше. Тысячами иголочек закололо все тело: это ожила в нем кровь, ринулась делать свое животворящее дело, однако Василий чувствовал, что еще далековато до того, чтобы «из забытья, как некогда, восстать», — слишком долго он пробыл во мраке… в том мраке, который обрушился на него, когда стрела Нараяна пронзила ему плечо.
И сейчас словно бы еще одна стрела вонзилась в него — на сей раз в голову. Эта стрела была изумление.
Он изумленно вспомнил, что потом куда-то долго бежал вместе с Нараяном — не то преследуя его, не то преследуемый им. Он смутно сознавал, что все еще находится во дворце магараджи, однако путь их бегства пролегал не по залам и покоям. Это были какие-то полуобвалившиеся кельи, невообразимые лазы, напоминающие ходы, которые прорывают себе мускусные крысы и по которым потом скользят только змеи. Это был как бы новый дворец, невыносимо протяженный, невыносимо тесный, и путь этот был настолько мучителен, что Василий приказал себе не думать о нем сейчас. Но в памяти еще мелькали отрывочные картины, там была какая-то каморка — совершенно пустая, если не считать черных пауков, похожих по величине на самых крупных раков. Зачуяв людей, они сотнями забегали по стенам, висли в воздухе, падали на головы незваным пришельцам и шмыгали по углам. Василий вспомнил, что начал давить, топтать этих мерзейших существ, однако Нараян остановил его и… О боже, они заговорили, они о чем то заговорили!.. Да, Нараян процедил сквозь зубы, что грех перед природою и собственной совестью лишать жизни убегающее от человека даже и опасное животное, тем паче такую мелкую, жалкую тварь, как паук.
А Василий… значит, он был скорее жив, чем мертв, если у него хватило сил еще и съязвить:
— Уж не боишься ли ты в будущей жизни переселиться в черного паука?
— Нет, но все-таки предпочел бы сделаться пауком, нежели безрассудным глупцом. Не имея разума, глупцы поступают с собою как с врагом, совершая злое дело, которое приносит горькие плоды!
Помнится, по уничтожающему взгляду, брошенному Нараяном, Василий понял, в чей огород камушек. За такие слова Нараяну предстояло заплатить… но простреленное плечо, о котором Василий на время бегства вроде как забыл, снова начало жечь будто огнем, потому он отложил взимание долгов до лучшей поры и полез за Нараяном в новую келью, заваленную мелкими каменьями и землей так, что Василий усомнился, удастся ли им когда-нибудь эту свалку разобрать. Они, впрочем, даже и пытаться не стали, однако каким-то образом очутились в некоем каменном мешке, и тогда Василия вдруг осенила страшная, противоестественная догадка: что, если Нараян ведет его не по каким-то там тайным покоям, а сквозь стены дворца? И это было его последней мыслью. Больше он не помнил пути, ничего не помнил…
Со всей своею плотью и душою
Иди сюда! Не внемли слугам Ямы!
Воспрянь от мрака смерти! Возродись!
Кто это зовет его?.. Любопытство овладело Василием до такой степени, что он превозмог боль, резь — и заставил-таки себя снова открыть глаза и посмотреть… увидеть Нараяна, который стоял над ним, воздев руки к восходящему солнцу — чудилось, оно лежит на его простертых ладонях живым, огненным, спелым яблоком! — и провозглашал:
Восстань, твердыни жизни обретая!
Свет солнечный — да оживит тебя!
И Василий поверил, что он все-таки жив.
Жив, несмотря на все старания этого лживого существа погубить его, сперва предав, потом пронзив стрелой, потом — заживо замуровав в стене, потом… Потом, получается, вылечив от раны (Василий осторожно пошевелил плечом, но ощутил только слабую боль да сдавление тугой повязки) и снова вернув к жизни?
Если тело Василия чувствовало себя вполне сносно, то сознание было еще замутнено. Вдобавок дурманил запах, сочившийся сквозь повязку. Пахло какой-то травяной горечью, словно бы растертой полынью — или нет? Ох, у него не было сил ни доискиваться до составных частей этого запаха, ни размышлять над причудами поведения Нараяна! Гораздо проще оказалось разомкнуть спекшиеся уста и выдохнуть с хрипом:
— Предатель!
Нараян опустил руки, отвел взор от солнца и взглянул на человека, безжизненно простертого на земле. Василий не видел выражения его лица, ибо оно было затенено, однако в голосе Нараяна зазвучала жалость, словно он беседовал с неразумным дитятею:
— Бесхитростный скакун! Быстрый конь, что выигрывает награду своим умением! Боги наделили тебя силой и мужеством, но что ведомо тебе о темных замыслах — и замыслах светлых?
