Лора Бекитт - Любовь и Рим
Впрочем, Ливия не замечала в окружающей жизни никаких перемен. Более того, очутившись в перистиле, средь звона фонтанов и густого аромата поздних роз, она вдруг подумала, что никуда не уезжала и все произошедшее с нею было лишь сном. Она запрещала себе размышлять о том, что Гай, возможно, погиб, сосредоточила внимание на дочери, а сама все ждала и ждала Весточки, в глубине души прекрасно зная, что она не придет.
Молодая женщина жила в доме отца; сейчас их связывали теплые, ровные отношения, без особой откровенности, но без тени упрека. Марк Ливий был так рад увидеть дочь живой и невредимой, да еще с малышкой на руках, что не нашел в себе сил для порицания и гнева. Времена изменились: то, что прежде повлекло бы за собой самое суровое наказание, теперь было сродни досадному недоразумению. В эти лихие дни каждого в первую очередь волновали дела собственной семьи – стало проще избежать ненужных слухов и сплетен.
Хотя Марк Ливий не заговаривал с Ливией о Луций Ребилле, их встреча была неминуема. Ее супруга наверняка известили о возвращении блудной жены.
…Он пришел внезапно и стоял перед нею в атрии, где шаги эхом отдавались от стен и стояли вечные сумерки, и Ливия видела его бледную тонкую кожу, чуть заметные морщинки у глаз и рта, прямой нос с четко вырезанными ноздрями и крепко сжатые губы. Собственно, между ними и раньше существовала, отчасти основанная на его природной сдержанности, стена отчуждения, сейчас же Ливия как нельзя более ясно чувствовала присутствие некоей нерушимой преграды. И блеск в его пасмурно-серых глазах не предвещал ничего хорошего.
Отвращение, презрительное любопытство, холодный гнев, твердое намерение раз и навсегда выяснить все до конца… Ливия была готова встретить все это, принять или попытаться отринуть. Она не собиралась навязывать ему никаких игр, все было достаточно ясно и так… Все, кроме того, как он отнесется к Асконии.
Впрочем, Луций Ребилл начал речь не с ребенка.
– Ты можешь забрать свое приданое, а также все то, что я тебе купил за время совместной жизни. Еще в моем доме остались две рабыни из числа тех, что ты привела с собой. – Он говорил сухо, спокойно, хотя все его слова, поза, лицо выражали какое-то окаменелое негодование.
– Конечно, я заберу девушек, Луций. Что касается остального, то мне все равно…
– Я не нуждаюсь в этих вещах! – резко перебил он.
– Понимаю. Что ж, я пришлю кого-нибудь за ними… в ближайшие дни.
Ливия говорила спокойно, с достоинством, без тени смущения и вины, даже несколько небрежно и равнодушно. Луций невольно содрогнулся. Неужели она не понимает! Не понимает, что все эти мелочи, осколки старого, потерянного мира, навсегда исчезнувшего отрезка времени словно бы окутывали его облаком воспоминаний и впечатлений. Вот ее гребень, вот башмачки из лиловой кожи с золоченой нитью, какие она любила надевать по праздникам, вот цепочка, лежащая на столике, будто крошечная горсть серебряного песка… Точно послание из жизни, остановившейся много лет назад. В конце концов Луций не выдержал и велел собрать и вынести все оставленные сбежавшей супругой вещи в чулан.
Больше ему нечего было сказать, и тогда он произнес то, что хотел произнести, чего желал и одновременно страшился, – для него это было все равно что заглянуть в ящик Пандоры.
– Я хочу увидеть свою дочь.
Вопреки ожиданиям, Ливия тотчас согласно кивнула и вышла. Она довольно быстро вернулась и сказала:
– Идем в перистиль.
Он послушно пошел за нею на воздух, под мягко струящийся свет солнца, к влажному запаху недавно политой земли. Ливия выбрала скамью недалеко от фонтана, и пока она разворачивала ребенка, Луций смотрел на мерцающую, то и дело меняющую свой цвет, словно павлинье крыло, неспокойную воду. Он весь сжался, потом повернулся и… Ливия сидела с ребенком на руках, а Луций стоял и смотрел на девочку. Она спала так безмятежно, что даже не проснулась от прикосновений матери, и он видел удивительно мягкие, нежные, бережно вылепленные природой черты маленького лица, тоненькие светлые волосики, здоровую смуглоту на щечках и золотые ресницы и ощущал, как что-то резко, почти жестоко ударяет по всем чувствам. И Ливия поразилась выражению лица своего бывшего мужа: прямо на ее глазах в душе этого человека в муках рождалось что-то новое, появлялись незнакомые прежде оттенки чувств, он одновременно радовался и страдал…
– Ты можешь взять ее на руки, – сказала молодая женщина.
– Нет. – Луций отстранился с какой-то горделивой горечью. – Пожалуй, не стоит.
– Она – твоя, – тихо произнесла Ливия, – я бы не стала тебя обманывать, тем более что теперь все равно ты не примешь меня обратно, да и я не намерена сходиться с тобой.
До сего момента Луций не собирался высказывать обвинений, просто потому, что не мог спокойно вынести ответной невозмутимости, но теперь произнес запальчиво, даже злобно:
– О чем ты думала, когда решилась рисковать жизнью своего нерожденного ребенка?!
Как и ожидал Луций, Ливия не опустила глаза, лишь медленно покачала головой.
– Обстоятельства не оставили мне выбора. Если помнишь, мы неплохо жили с тобой, ты нравился мне как человек, и я не собиралась от тебя уходить, а тем более – бежать неведомо куда. Я поняла, что беременна, за несколько дней до того, как покинула дом, и не призналась тебе сразу, потому что хотела немного привыкнуть к своему новому состоянию. Я намеревалась сказать о ребенке именно в тот вечер, когда Гай Эмилий приполз к порогу нашего дома, истекая кровью. Что мне оставалось делать? Предать его в руки солдат триумвиров? Если хочешь знать, он встретил меня на Форуме еще в день похорон Цезаря и предложил уехать вместе – я отказалась. И разве я могла признаться, что укрыла его в доме, ведь ты выдал бы его солдатам!
– Конечно, – твердо, с нажимом произнес Луций, потом прибавил: – Недаром в Риме так любят повторять «смотри назад». Наша совместная жизнь началась со лжи, следовательно, не могла закончиться ничем хорошим.
– Я тебе не лгала, – заметила Ливия. – Я сразу призналась, что люблю Гая.
«Надеюсь, твоего любовника уже съели рыбы!» – хотел крикнуть Луций, но сдержался. Вместо этого сказал:
– Нам придется увидеться еще раз – на свадьбе Децима. Марк Ливий хочет, чтоб я присутствовал, и мне сложно ему отказать.
Ливия кивнула. Луций собрался уходить, но потом замешкался.
– Ты назвала девочку Асконией?
– Да, – ответила молодая женщина и замолчала. Луция злился, видя, что она чувствует себя хозяйкой положения.
– Возможно, позднее я заберу ребенка в свой дом, – сказал он, желая напугать и уязвить Ливию.
Молодая женщина приподняла брови и в выражении ее лица вслед за недоумением проступила открытая враждебность.
