Карен Хокинс - Ты лишила меня сна
Она может захлебнуться!
— Как она? — крикнул Дугал сверху.
— Она в ловушке! Дождевая вода заполняет углубление в скале. Это опасно!
Он уставился на свою руку в перчатке, которой ощупывал ее голову, гладил волосы и лоб. На ее голове была не только грязь, но и кровь.
О Господи! Нет!
Хью сорвал перчатки, потрогал ее голову и обнаружил рану над ухом.
«Столько крови и столько воды! Она может захлебнуться, пока я смотрю на нее! О Господи! Помоги мне!»
Казалось, мир замер. Ветер бушевал и ревел над его головой, дождь лил как из ведра, а он ничего не слышал и не видел. Все, что он мог ощутить, это бешеное биение своего сердца. И где-то глубоко почувствовал ее слабое сердцебиение.
И в эту минуту он понял, что надо делать. Он не мог освободить ее руку из трещины, когда дождь лил как из ведра. Чтобы спасти Катриону, он должен был заставить бурю стихнуть.
Он стоял над ней, раскинув руки и обратив лицо к небесам, и всем своим существом пытался совладать с дождем и ветром.
— Хью! Нет! — Дугал сделал шаг вперед и остановился, когда огромный пласт земли обрушился с тропы и тяжело скатился вниз, прыгая по склону холма, и едва не задел выступ, на котором застряли Хью и Катриона.
Смутно сознавая присутствие брата, Хью сосредоточил все свои силы и волю на черноте над головой, на потоках воды, на раскатах грома и молниях, вспарывающих небо. Он напрягся, направив на преодоление бури всю свою душу, каждый удар сердца. Он старался успокоить, утихомирить стихию, а та, в свою очередь, продолжала бушевать, казалась неистощимой и гневной. Но он не мог этого допустить. Готов был жизнь свою положить, чтобы одолеть ее буйство.
Боль пронзала плечи Хью, но он заставлял свои руки оставаться поднятыми к небесам, будто хотел впитать, вобрать в себя всю силу бури и оттеснить ее назад, будто старался побороть силой воли эту черную клубящуюся массу. Где-то поблизости ударила молния, но Хью не дрогнул.
«Замри! — кричал он буре. — Утихни и оставь нас в покое!»
С сердцем, бьющимся где-то в горле, Дугал наблюдал сверху, как его брат сражается с ураганом. Дождь хлестал по поднятому кверху лицу Хью, молнии сверкали где-то совсем рядом, так близко, что казалось, хотели сразить смельчаков наповал.
И медленно, очень-очень медленно ветер начал стихать, сменил направление, а дождь постепенно прекратился. Молнии теперь уже сверкали не так часто, а гром громыхал где-то вдалеке.
Хью победил. Как только дождь ослабел, Дугал смог спуститься вниз по мокрому склону, оступаясь, скользя и обдирая руки и ноги.
Он добрался до выступа, как раз когда руки Хью упали вдоль тела как мокрые тряпки, и он опустился на колени. Лицо его стало белым как мел, да и седины, пожалуй, прибавилось, но он нашел в себе силы улыбнуться.
— Помоги мне освободить Катриону, — произнес он, задыхаясь. — Ее рука застряла в трещине.
Дугал наклонился и заметил воду, скопившуюся вокруг ее головы:
— Она чуть не захлебнулась.
Хью встал возле нее на колени:
— Но этого, к счастью, не случилось. — Он приподнял ее плечо: — Осторожнее, осторожнее…
Они трудились изо всех сил, но прошло много времени, прежде чем им наконец удалось освободить Катриону. Дугал предложил помощь, но Хью отверг ее. И осторожно, будто фарфоровую вазу, понес свою жену вверх, по длинному извилистому склону — к дороге.
Эпилог
Любовь не всегда означает бурные вспышки страсти. Иногда это всего лишь ровное биение ваших сердец, когда они бьются рядом каждый день.
Старая Нора — своим трем любимым внучкам холодным зимним вечером— Сейчас ты можешь его увидеть, — сказала Нора Трионе.
— Самое время! — Она уже начала подниматься с дивана, где уютно устроилась, но тотчас же сморщилась и прижала руку к забинтованной голове: — Еще болит! Ты меня предупреждала.
— И как всегда, ты не обратила ни малейшего внимания на мое предупреждение.
— Да ведь прошло столько времени!..
— Всего два дня…
— Я еще не видела Хью.
— Его невозможно добудиться. К тому же и тебе требовался отдых. Вам обоим надо восстановить силы.
Бабушка подала Трионе руку, и они осторожно проделали весь путь до двери гостиной. Триона шла медленно: колени у нее подгибались, голова казалась чугунной.
— Как ты, Катриона?
Кристина, Девон и Агги спускались по лестнице. Триона улыбнулась им:
— Вы видели отца?
Они кивнули.
— Он очень бледный, — сказала Кристина. — Но недавно проснулся и выглядит неплохо.
— С ним все в порядке, — сказала Девон, застенчиво улыбаясь Трионе. — Папа тоже спрашивал про вас.
Кристина хмыкнула:
— По правде сказать, он грозился сжечь дом, если бабушка сейчас же не приведет вас.
Триона бросила на бабушку удивленный взгляд: когда это Нора успела стать их бабушкой?
Та просияла и ответила девочкам улыбкой:
— Вы молодцы, знаете, как обращаться с болящими. Право слово, умницы, что не виснете на нем и не утомляете всякой чепухой.
— Мы принесли ему подарки, — сказала Агги. — Кристина вышила его старые шлепанцы, чтобы они казались новыми, Девон сшила саше для платяного шкафа, а я нарисовала картинку.
— Я уверена, что он это оценил, они ему понравились, — сказала Триона.
Бабушка обратилась к девочкам:
— Знаю, что вы многое хотите сказать Трионе, но она еще слаба и не может долго стоять. Позвольте мне отвести ее к вашему папе, а потом вы придете и поболтаете с ними обоими.
Лицо Агги просветлело:
— Скоро?
— Сначала дайте им побыть с полчаса наедине. Девочки ответили улыбками и собрались уйти, но Девон замешкалась:
— Бабушка не позволила мне прийти к вам, но… благодарю вас за то, что вы меня искали.
Триона оперлась о плечо бабушки и сделала еще один шаг:
— Я сделала то, что сделала бы любая мать. Ты пропала, и я отправилась искать тебя. А как же иначе?
Глаза Девон наполнились слезами:
— Я бы обняла вас, но бабушка станет ругаться.
— И то правда, — согласилась Нора. — Для выражения чувств еще будет много времени. А теперь марш отсюда, а не то я передумаю и не позволю вам обедать с родителями.
Девон ответила радостной улыбкой, и девочки убежали, весело щебеча.
Старая Нора помогла Трионе одолеть остальные ступеньки. Но когда они добрались до площадки, колени ее подгибались. Триона оперлась о стену:
— Мои волосы, должно быть, в ужасном состоянии.
— О, у тебя именно такой вид, какой бывает у больных, потому что ты еще недостаточно окрепла.
