Йорг Кастнер - Смертельная лазурь
— Чем же вам так досадили? — невольно вырвалось у меня, я вновь схватил его за плечи и как следует тряхнул. — Да очнитесь же наконец, Рембрандт! Вам нужно бежать отсюда без оглядки! Ни минуты не медля!
— Нет! — продолжал упорствовать старый мастер, вновь отстраняясь от меня.
Нет уж! На сей раз я его выпускать не собирался. Сцепившись друг с другом, мы, не устояв на ногах, упали на пол, задевая и опрокидывая мольберты.
Тут же распахнулась дверь, и в мастерскую ворвались Фредрик де Гааль и Мертен ван дер Мейлен. Вслед за ними появились и охранники с пистолетами в руках. Пока ван дер Мейлен помогал Рембрандту подняться, охрана держала меня на прицеле.
— Вы не ушиблись, мастер Рембрандт? — осведомился он с безупречно разыгранным участием. Еще бы! Куда же ему без Рембрандта? Кто будет заготавливать смертельное оружие, если не обезумевший старик?
Рембрандт с пристрастием оглядел себя, словно желая убедиться, что не разлетелся при падении на куски.
— Нет-нет, ничего страшного. Но попрошу вас убрать отсюда этого Зюйтхофа! Он лишь досаждает мне своими разговорами.
— Сию минуту его уведут отсюда, господин Рембрандт, — заверил мастера ван дер Мейлен и тут же сделал знак охранникам.
Я подчинился недвусмысленному жесту верзилы со шрамом и поднялся с пола. Левая рука, та, на которую я упал, побаливала, но это меня мало беспокоило. Чувствуя дула пистолетов, упершиеся в спину, я взглянул на Рембрандта. Тот, похоже, успел позабыть о моем присутствии и обеспокоенным взглядом обводил оказавшиеся на полу картины в лазурных тонах.
Глава 26
Лазурь
Созерцая дула двух пистолетов и браня себя на чем свет стоит, я беспокойно дожидался в коридоре. Вместо того чтобы соблюдать осторожность, я снова угодил в ловушку, будто слепой, не разглядел грозившей мне опасности.
Фредрик де Гааль потому и предоставил мне возможность общения с Рембрандтом, чтобы разгадать мои намерения. Лишь этим можно было объяснить быстроту, с которой оба жерардиста появились в мастерской живописца. Когда я стал уговаривать Рембрандта бежать, они окончательно убедились, что им ни за что не переманить меня на свою сторону. И стоило им обоим выйти из мастерской, как мое подозрение подтвердилось.
Седоголовый купец смерил меня издевательским взглядом.
— Что ж, ваши хитроумные уловки потерпели крах, мой дорогой Зюйтхоф. Как и наша попытка привлечь вас в наши ряды. Жаль, конечно, но что поделаешь? Ван дер Мейлен, отведите его обратно!
Я заметил, что де Гааль не очень-то церемонится с торговцем антиквариатом. Последний явно был у него на посылках. Теперь уже не приходилось сомневаться, что де Гааль — глава жерардистов.
Ван дер Мейлен и один из охранников, как им было велено, повели меня тайными ходами. Нечего и думать о побеге, вынужден был признаться я, следуя подземными коридорами.
— Почему вы решили привлечь для написания смертоносных полотен именно Рембрандта? — поинтересовался я у ван дер Мейлена. — Что, нет художников в рядах самих жерардистов? Вам не кажется, что было бы куда проще искать их среди вас самих? Тогда не пришлось бы устраивать всю эту пантомиму с Рембрандтом.
— Мы пытались поручить это нескольким молодым художникам из числа наших собратьев, но результаты оказались плачевными. Один, уже почти завершив картину, вскрыл себе вены, другой, вопя как безумный, выскочил из своего дома и, угодив под колеса телеги, умер на месте. Третий чуть не задушил свою молодую жену, после чего бросился в близлежащий канал и утопился. Вот и пришлось прекратить это и искать других. Все трое, о которых я вам рассказал, не смогли на протяжении длительного времени противостоять воздействию краски. Мысль привлечь для работы Рембрандта принадлежит Фредрику де Гаалю. Именно он в момент божественного озарения вспомнил о нем.
— Божественного озарения? — недоверчиво переспросил я.
— А разве де Гааль не рассказывал вам о таинственном острове у берегов Ост-Индии, где он впервые увидел Бога? И с тех пор Господь наш неизменно помогает ему решать все важные вопросы.
— И Бог же навел его на мысль о Рембрандте?
— Да-да, именно так. Это произошло как раз в моей лавке на Дамраке. Де Гааль увидел там одну картину Рембрандта, которую я незадолго до этого весьма выгодно приобрел на аукционе. Увидев ее, он вздрогнул, а потом минут пять ничего не видел и не слышал. После этого де Гааль пришел к выводу, что Рембрандт, и только он, может нам помочь. И оказался прав!
— Вот только есть одна неувязка: Рембрандт не жерардист, — не удержавшись, съязвил я.
Торговец антиквариатом, казалось, пропустил мимо ушей мою иронию.
— Верно, будь это так, все было бы куда проще. Но, как вы могли убедиться, нам все же удалось убедить его работать для нас.
У меня было множество вопросов к ван дер Мейлену, но мы уже приближались к моему застенку, да и торговец, как мне показалось, не был расположен к пространным беседам. Оказавшись один в камере, скудно освещаемой единственной свечой, я опустился на постель и отдался своим мыслям.
При всем желании я не мог отнести Фредрика де Гааля к посланцам Бога. К посланцам дьявола — да. Именно дьявол подсказал решение обратиться за помощью к Рембрандту! Или же купец просто пришел к заключению, что пожилой, видевший-перевидевший все на своем веку мастер сумеет дольше противостоять коварному воздействию лазури.
Я молча смотрел на потолок из грубо отесанного камня. Голова болела. Любой ответ вызывал массу других вопросов. Я уже готов был пожалеть о том, что дал себе зарок распутать дело Осселя. Кто я такой, в конце концов, чтобы столь легкомысленно ставить себе подобные задачи? Куда это завело меня? И куда еще заведет?
Но совесть не давала мне покоя. Я поклялся разобраться в этом, потому что Оссель Юкен, мой друг, пострадал ни за что. И еще одно. Корнелия. Не пойди я по следам исчезнувшей роковой картины, я не встретился бы с Корнелией. Именно поэтому я и пришел к Рембрандту наниматься в ученики.
Корнелия!
Увижу ли я тебя вновь? В моем нынешнем положении я и гроша ломаного не поставил бы на себя. Могли я вообще желать подобного после того, как со всей откровенностью рассказал о Луизе? Конечно, в последние перед расставанием дни я пытался загладить свою вину, но не мог с уверенностью утверждать, что ее отношение ко мне оставалось прежним. Может, я просто использовал стремление Корнелии отыскать отца, чтобы заручиться ее расположением? Ответ на этот вопрос пугал меня.
Как пугала и беспокоила писанная смертоносной лазурью картина Рембрандта, на которой живописец решил запечатлеть своих детей. Эти картины означали смерть для каждого, кто был изображен на них, и я невольно задавал себе вопрос: каковы планы заговорщиков в отношении дочери мастера?
