Саманта Джеймс - Пророчество любви
Скоро и погода стала мрачной, промозглой, ветреной. Море бушевало, набрасываясь на скалистые берега. Темные тучи неслись по небу, обрушивая на землю шквалы дождя.
Как раз в один из таких дней до Аланы донесся чей-то приглушенный плач. Она как раз покормила Джеффри и укладывала его спать. Капелька молока на губах малыша, темные ресницы, пухлые щечки… ~ то было умилительное зрелище. Легонько поцеловав головку сына, Алана положила его в кроватку и на цыпочках вышла из комнаты.
В коридоре она сначала посмотрела в одну сторону, потом в другую. Плач доносился из комнаты Женевьевы. Нахмурившись, Алана направилась к двери ее комнаты и постучала, позвав:
— Женевьева? Это Алана!
Не получив ответа, Алана, поколебавшись, толкнула дверь и вошла. Женевьева сидела на кровати. Она подняла голову, явно испуганная неожиданным приходом.
Алана устремилась к ней, полная сочувствия и смущения.
— Извините за вторжение, — прошептала она. — Я стучала…
— Я… я не слышала, — Женевьева вытерла глаза, она тоже смутилась.
Молодая саксонка опустилась на колени у ног дамы.
— Женевьева, — мягко обратилась к ней Алана, — вы должны рассказать мне, что вас тревожит.
Женевьева избегала встречаться с ней взглядом.
— Я… я не знаю, могу ли!
Алана взяла руки Женевьевы в свои и пристально посмотрела на нее.
— Я пойму, если вы решите промолчать, но, может быть, вам станет легче, если вы расскажете о своих тревогах?
Женевьева прикусила губу.
— А ты никому не перескажешь?
— Никому! — торжественно поклялась Алана.
— Даже Меррику?
— Нет, если вы этого хотите, — Алана крепко сжимала ее пальцы. — Женевьева, я помогу вам чем смогу.
Глаза Женевьевы наполнились слезами.
— Ты ничего не сможешь сделать, — с болью в голосе проговорила она. — Я плачу… из-за Радберна.
— Из-за Радберна? — Алана смутилась. И вдруг слова выплеснулись потоком:
— Я… я приехала сюда, чтобы быть рядом с Симоном, — доверительно говорила Женевьева, — но никак не ожидала, что… полюблю…
Алана затаила дыхание.
— Радберна? Вы полюбили Радберна? Женевьева кивнула.
Алана не могла прийти в себя от удивления.
— Когда же это случилось?
— Все началось, когда я выхаживала его после того ужасного случая на Фенгейтском рынке. На вторую ночь поднялся жар. Он проснулся сам не свой, — щеки Женевьевы окрасились румянцем. — Алана, он назвал меня красавицей и… поцеловал. Я… я не могла его остановить. В самом деле, странно, но он пробудил во мне страсть, в чем я прежде не могла даже себе признаться.
Алана мягко подтолкнула ее к продолжению беседы:
— А что случилось потом? Женевьева вздохнула.
— Я… я попыталась забыть все, но не смогла. Я ловила себя на том, что вспоминаю поцелуй и хочу, чтобы он повторился. И… ох, как это было глупо!.. Я прибегала к всяческим уловкам, чтобы только взглянуть, хотя бы мельком, на Радберна. Однажды нам даже удалось встретиться, когда ни кого не было поблизости… и… это случалось потом много раз. Он признался, что тоже помнит тот поцелуй… и снова поцеловал… Я… не могла противиться чувству, — беспомощно призналась норманнка. — И он не мог тоже. Никогда не предполагала я, что после смерти Филиппа стану думать о каком-либо мужчине! Никогда! А Радберн… Я не в силах запретить себе думать о нем. Алана! Мы встречались каждый вечер за кухонной пристройкой, О, Господи! Я уже и не надеялась когда — либо вновь ощутить в своем теле желание, почувствовать в душе любовь…
Мысли Аланы смешались.
— Но почему вы находите это ужасным? — внезапно на ум ей пришла страшная догадка, и Алана негодующе выпрямилась. — Он отверг вас? Ах, негодяй…
— О, вовсе нет! — быстро опровергла ее предположение Женевьева, губы у нее задрожали. — Но Радберн говорит, мы не должны больше встречаться, а я не могу вынести разлуку!
— Но почему он говорит так?
— Потому что, видите ли, он больше не рыцарь! Потому что теперь ему нечего предложить мне!
Алана начинала понимать. Когда-то Радберн мог чувствовать себя равным этой леди с той стороны Ла-Манша, но сейчас все было иначе. От горечи у нее сжалось сердце. Да, норманны захватили и дома, и имущество англичан… Радберн потерял свое положение и рыцарское звание.
Но Алана не могла не сочувствовать Женевьеве. Она полюбила ее как сестру, и ей невыносима была мысль, что эта женщина несчастна.
Она сжала пальцы норманнки.
— Не отчаивайтесь! Радберн может и передумать!
Женевьева покачала головой.
— Гордость мужчины — это самая большая его сила и злейший его враг, — грустно сказала она, глаза ее потемнели. — И даже если Радберн передумает, Меррик никогда не согласится на наш союз.
— Почему? Потому что Радберн — сакс? — взволнованно поинтересовалась Алана. — Меррик сам женат на саксонке! Почему же станет он осуждать вас?
— Мужчины — совсем другое дело, Алана! Меррик может делать все, что захочет, ни на кого не оглядываясь, принимая во внимание только свои интересы… ну и, быть может, считаясь при этом с герцогом Вильгельмом, — она встала и подошла к окну, закрытому ставнями.
Всем сердцем Алана сострадала Женевьеве, видя, как она сникла. И оставить все это, ничего не предпринимая, Алана не могла.
Когда на следующий день она заметила Радберна косившего траву, то быстро направилась к нему. Он, наверное, не желал с ней встречаться, потому что скрылся бы непременно, если б она его не окликнула.
— Радберн, подожди! Я хочу поговорить с тобой! Он медленно повернулся и холодно ответил:
— Слушаю.
— Я хочу поговорить… — спокойно продолжала Алана, — … о Женевьеве.
Он замер.
Алана поколебалась, только теперь заподозрив, что все ее старания могут оказаться напрасными. Лицо Радберна окаменело, и Алана поняла, что ее намерения ему не по нраву. Она расправила плечи.
Не сомневаюсь, ты считаешь, что я сую нос не в свое дело, но Женевьева мне очень дорога, и я не могу видеть, как она страдает.
Пальцы Радберна сжались на рукояти косы.
Так, значит, она сказала тебе о нас? Алана кивнула.
У меня только один вопрос к тебе. Радберн! Ты ее любишь?
— Да, — ответил он, не колеблясь.
— Почему же тогда ты не хочешь сделать все возможное, чтобы вы могли быть вместе?
— Все возможное? — он хрипло рассмеялся. — Смею напомнить тебе, Алана, я раб твоего мужа.
Чувство вины всколыхнуло душу Аланы.
— А что, если твое положение изменится? — помедлив, спросила она.
— Не изменится! Я получил известие, что мой отец погиб, сражаясь, и все его земли теперь в руках норманнов. Я не волен делать, что захочу, как было раньше. Я завишу от Меррика, впрочем, так же, как и ты. В руках у меня больше нет меча. Вместо меча я держу, как видишь, косу, — губы его скривились. — На мне теперь нет оков, но все равно я раб.
