Лора Бекитт - Дочери Ганга
Тюрьму опоясывали высокие каменные стены. Внутри были унылые коробки зданий с железными дверями и решетчатыми окнами, дворы, где гуляли заключенные и где совершались казни.
Аруна посадили в отдельную камеру, расположенную в верхнем этаже, под железной крышей. Здесь не было отсыревших склизких стен и влажной соломы, зато за день помещение нагревалось так, что напоминало раскаленную печь. На прогулки его не водили. Окошко было слишком высоко, и узник мог видеть в него лишь крохотный кусочек неба.
Умываться заключенным не полагалось. Раз в день из камеры выносили отхожее ведро, дважды подавали узникам пищу. Утром это была отвратительная на вкус чапати с кружкой чайной бурды, вечером – похлебка, в которой плавали очистки, или каша, сваренная непонятно из чего. Тюремщики были мрачны и не отвечали на вопросы, потому Арун не знал, что его ждет.
Каким-то чудом царапина на лице не загноилась; она почти не болела, и все же он ее чувствовал и никогда о ней не забывал: она, словно граница, отделяла его нынешнее существование от прошлого.
Арун думал о том, как тонка грань между жизнью и смертью, счастьем и горем, любовью и потерей любимой. К нему пришло осознание, что он побежден. Когда любовь превращается в муку, в когтистую лапу, терзающую сердце, – это конец. Флора все-таки добилась своего: растоптала его душу, отняла у него самое дорогое.
Однажды в его притупленном жарой сознании возник какой-то посторонний звук. Иногда Арун слышал леденящие чудовищные крики, издаваемые преступниками, которых вели на казнь, но они доносились издалека, а это был близкий стук, тихий и осторожный.
Нехотя поднявшись с пола, он подошел к стене. Звук доносился именно оттуда. Арун постучал в ответ, и тут же услышал негромкий голос:
– Кто ты?
В соседней камере сидел индиец. По каким-то признакам молодой человек догадался, что тот находится тут уже давно, гораздо дольше, чем он сам.
– Меня зовут Арун.
Он не знал, что бы еще мог или хотел сообщить о себе.
– Приговор знаешь?
– Нет.
– За что тебя сюда?
– Хотел убить… – Арун помедлил, подбирая нужное слово, – своего врага.
– Помешали?
– Не хватило духу, – признался Арун и спросил: – А ты кто?
– Раджпут[96].
Это означало, что собеседник Аруна брошен в тюрьму, скорее всего, по политическим причинам.
– Давно ты здесь?
– Три месяца.
– Как тебя зовут?
– Допустим, Санджит[97].
Судя по голосу и речи, собеседник был человеком довольно молодым, грамотным и сдержанным. Сам того не желая, Арун почувствовал к нему расположение. Ему стало легче, оттого что он был не один.
– А почему ты не постучал сразу? Я здесь тоже почти месяц.
– Из осторожности. Я тебя не знал.
– А теперь знаешь?
– Я достаточно разбираюсь в людях, чтобы понять, что они из себя представляют. Я слышал, как с тобой обращались надзиратели и что ты им говорил.
С неделю они общались через стену. Как ни странно, Арун рассказал о себе гораздо больше, чем его собеседник, и эти переговоры подействовали на него намного благотворнее, чем он ожидал. Разговаривая с Санджитом, он не так сильно ощущал бремя бесплодного и бессмысленного пребывания в этих стенах. Это общение помогало отвлекаться и от гнева, который было опасно выражать, и от безысходной сердечной тоски.
Санджит отнесся к истории Аруна с сочувствием, хотя было ясно, что его куда больше занимают совсем другие проблемы.
– Что бы ты стал делать, очутившись на свободе? – как-то спросил он.
– Не знаю. Отныне я не вижу для себя никакого пути.
– Как ты относишься к англичанам? – продолжал расспрашивать Санджит.
– Я не из тех, кто когда-либо интересовался политикой, – ответил Арун. – Полагаю, далеко не все англичане – убийцы и воры. Я близко знал одного из них – его звали Бернем-сахиб, – и он был очень хорошим человеком. Он считал, что образованные индийцы составят новую элиту.
– Индийцы с мозгами, начиненными тем, что туда решили вложить белые. «Удобные» индийцы, – усмехнулся Санджит и добавил: – Прежде элиту составляли раджи. А потом англичане одним росчерком пера отменили то, что создавалось и охранялось веками. Конечно, иные раджи, особенно пожилые, рады английским пенсиям и думают только о том, как бы спокойно дожить свои дни, но другие мечтают о мести за попрание своих прав! Клянусь, война не закончена. Если б я смог убежать отсюда, а потом добыть достаточно денег для вооружения армии, тогда…
Он резко замолчал, и Арун почувствовал, что собеседник, сам того не желая, сказал слишком много.
– Разве отсюда можно сбежать?
Ответа не последовало, и тогда Арун спросил:
– Кому ты служил?
– Главе одного из раджпутских кланов, Дамару Бхайни.
– А где он сейчас?
– Не знаю. Может, убит. Но я мечтаю отомстить за него. У него отняли все: и власть, и землю, и честь.
Подобная преданность удивляла Аруна. Он никогда не мыслил так, как его невидимый собеседник. Раджи с их проблемами были так же далеки от него, как их великолепные дворцы, пышные сады, золотая и серебряная посуда и боевые слоны.
Этой ночью Арун не спал, но не из-за духоты или жары. В его голове созрел безумный план, дерзкий и отчасти жестокий. Утром он заявил соседу:
– Если ты соберешься бежать, возьми меня с собой.
– Зачем мне Кришна, сладкоголосый соблазнитель пастушек? – жестко произнес Санджит. – Какой от него прок? Я привык иметь дело с воинами.
– Я больше не желаю быть Кришной. Моя Радха умерла, а больше мне никто не нужен. Поверь, от меня может быть польза. Ты говорил о деньгах, так вот: я знаю, как достать много денег.
– И как?
– Я расскажу об этом, если мы выйдем из этих стен, – твердо произнес Арун.
– Тебе кажется, что я замышляю побег?
– Не знаю. У меня есть некое предчувствие.
Через несколько дней Санджит сказал:
– До меня дошли сведения, что нас наконец выведут на прогулку. Надеюсь, мы узнаем друг друга. Если получится, я тебе кое-что передам. Но если за нами будут следить, придется подождать.
– Меня нетрудно узнать. На моем лице шрам.
– У тебя? Ты же Кришна.
– Я говорил тебе, что это осталось в прошлом.
Аруна вывели первым. Несколько мгновений он неподвижно стоял, глядя в перевернутую синюю чашу неба. Призрачное ощущение свободы вернуло ему часть утраченных надежд. Его дыхание сливалось с ветром, а свежий воздух (после вони и духоты камеры он казался поразительно чистым!) омывал его лицо.
Большинство заключенных мирно грелись на солнышке. Иные были в наручниках или ножных кандалах. Арун гадал, где Санджит и доведется ли им увидеться?
Тюремный двор постепенно заполнялся. Надзиратели с дубинками в руках выводили все новых и новых заключенных.
