Лиза Клейпас - Искушай меня в сумерках
Перейдя поле, Гарри и Поппи очутились у лесной чащи прямо на широкой, усыпанной листьями тропинке. Ветви деревьев, массивных тисов и морщинистых дубов, переплелись у них над головами, однако солнечным лучам местами удавалось пробиться сквозь плотную завесу. Жизнь в лесу кипела, растения бурно росли, образуя почти сплошную стену. Бледно-зеленый лишайник опоясывал ветви дубов, а побеги жимолости спускались к самой земле.
Постепенно слух Гарри стал привыкать к отсутствию городского шума, и его уши начали улавливать абсолютно новые звуки: трели лесных птиц, шорох листьев, журчание лесного ручейка, едва уловимый скрежет, как будто кто-то водил пальцем по зубьям расчески.
– Цикады, – объяснила Поппи. – Это единственное место в Англии, где их можно услышать. Обычно они обитают в тропиках. Так стрекочут только самцы, они поют брачные песни.
– Откуда ты знаешь, может, они щебечут о погоде?
Поппи бросила на него провокационный взгляд и пробормотала:
– Ну, тебе не кажется, что мужчин гораздо больше занимают брачные игры, чем погода?
Гарри улыбнулся.
– По правде говоря, лично я еще не обнаружил более интересного предмета.
Воздух был сладким и пряным. Он благоухал ароматами жимолости, прелых листьев и незнакомых Гарри цветов. Как только они продвинулись глубже в лес, показалось, что весь мир остался далеко позади.
– Я разговаривала с Кэтрин, – проговорила Поппи.
Гарри бросил на нее тревожный взгляд.
– Она рассказала мне, почему ты приехал в Англию, – продолжила Поппи, – и о том, что она твоя сводная сестра.
Гарри сконцентрировался на тропинке, по которой они шагали.
– Все остальные тоже об этом знают?
– Нет, только Амелия, Кэм и я.
– Я удивлен, – обронил Гарри. – Я всегда думал, что она предпочтет умереть, чем рассказать об этом.
– Она подчеркнула, что эти сведения нужно хранить в секрете, но не объяснила причину.
– И ты ждешь объяснений от меня?
– Я надеялась на это, – сказала Поппи. – Ты ведь знаешь, я бы никогда ничего не сказала и не сделала во вред Кэтрин.
Гарри молчал, обдумывая ситуацию. Мысль отказать Поппи хоть в чем-то выводила его из равновесия. И, несмотря на это, он был связан обещанием Кэтрин.
– Любовь моя, это не моя тайна. Не возражаешь, если я сначала поговорю с Кэт и скажу ей о своем желании поделиться с тобой ее секретами?
Она сжала его руку.
– Конечно, нет.
На ее губах заиграла улыбка.
– Кэт? Ты так ее зовешь?
– Иногда.
– Вы... симпатизируете друг другу?
В ответ на ее робкий вопрос Гарри рассмеялся. Его смех был сух, как шелест шелухи хлебных зерен.
– Право, я не знаю. Никто из нас не испытывает необходимости открыто проявлять свои чувства.
– Мне кажется, Кэтрин справляется с этим лучше, чем ты.
Гарри посмотрел на нее с опаской, однако на ее лице не было ни следа осуждения.
– Я стараюсь исправиться, – сказал он. – Это как раз один из вопросов, который я вчера вечером обсуждал с Кэмом. Он объяснил, что от женщин семьи Хатауэй нельзя скрывать свою привязанность к ним.
Ее это одновременно и заинтересовало, и развеселило. Поппи состроила рожицу.
– А что еще он тебе сказал?
Настроение Гарри поменялось с умопомрачительной скоростью. Он послал ей ослепительную улыбку.
– Он сравнил ситуацию с укрощением арабских скакунов... они отзывчивы, быстры, но им нужна свобода. Невозможно подчинить себе арабскую лошадь... Надо стремиться стать ее партнером.
Гарри сделал паузу.
– По крайней мере, мне кажется, что он так сказал. Я до смерти устал, и мы пили бренди.
– Как это похоже на Кэма. – Поппи закатила глаза. – И напутствовав таким образом, он отправил тебя ко мне, то есть к лошади.
Гарри остановился и рывком притянул Поппи к себе. Нежно перебросив косу, он поцеловал ее в шею.
– Да, – прошептал он, – и что это была за скачка.
Поппи покраснела и, протестуя, засмеялась. Она попыталась вырваться, но он не переставал осыпать ее поцелуями, пробираясь к ее рту. Его губы были теплыми, манящими, решительными. Как только они слились с ее губами, поцелуй стал нежным, мягким. Ему нравилось дразнить и искушать. Тело Поппи наполнилось жаром, кровь забурлила, сладкая боль запульсировала в самых потаенных местах.
– Обожаю целовать тебя, – пробормотал он. – Ты не могла придумать худшего наказания, не позволяя мне этого.
– Я не стремилась наказать тебя, – запротестовала Поппи. – Просто поцелуй для меня очень важен. А после того, что ты натворил, я боялась подпустить тебя так близко к себе.
Выражение его лица изменилось, исчез даже намек на веселье. Гарри погладил жену по волосам. Его ладони нежно прошлись по ее щекам.
– Я никогда больше не обману тебя. Знаю, у тебя нет причины доверять мне, но, надеюсь, со временем...
– Я верю тебе, – прямо сказала Поппи, – и сейчас я больше не боюсь доверять тебе.
Ее слова поразили Гарри, а еще больше удивила собственная реакция на них. Он впервые испытал неизвестное ранее чувство – глубокую ошеломляющую страсть.
Его собственный голос показался ему чужим, когда он произнес:
– Как же ты можешь доверять мне, не зная наверняка, оправдаю ли я твое доверие?
У нее дрогнули уголки рта.
– Именно это и называется доверием. Разве нет?
Он не смог сдержаться, чтобы не поцеловать ее снова, в его поцелуях было все – и обожание, и испепеляющая жажда. Гарри чувствовал тело Поппи, спрятанное под одеждой, его руки дрожали от острой необходимости сдернуть с нее все завесы, удалить все препятствия между ними. Быстро оглядев окрестности, Гарри убедился, что они одни и за ними никто не наблюдает. Было бы так просто уложить Поппи на ковер из листьев и мха, сорвать с нее платье и взять прямо здесь, в лесу. Он потянул ее к краю тропинки, его пальцы вцепились в складки юбки.
Но он заставил себя остановиться. Гарри тяжело дышал, пытаясь контролировать свою страсть. Он должен был думать в первую очередь о Поппи и ее желаниях. Она заслуживала гораздо большего, чем мужа, готового наброситься на нее прямо посреди леса.
– Гарри? – смущенно пробормотала она, когда он развернул ее спиной к себе.
Поппи стояла, прислоняясь к нему, его руки крепко прижимали ее к груди.
– Отвлеки меня, – проговорил Гарри только наполовину в шутку. Глубокий вздох.
– Я почти готов накинуться на тебя прямо здесь и сейчас.
На мгновение Поппи лишилась дара речи. То ли от ужаса, то ли обдумывая, насколько такое возможно. Скорее, последнее, потому что она спросила:
– Разве можно заниматься этим на улице?
