Сабрина Джеффрис - В плену твоих желаний
Опьяненная сладкими звуками его слов, Венеция поднялась.
– Может, мне сначала развязать тебя?
Лахлан насмешливо изогнул одну бровь.
– Только если ты решишь, что я уже достаточно наказан за то, что обманул тебя. Вторую подобную ночь мне не пережить.
– Ты отлично знаешь, что не позволишь мне связать тебя еще раз.
Со смехом Венеция встала между его ног и, перегнувшись через его голову, потянулась за разделочным ножом, который оставила на столе, когда связывала Лахлана. При этом ее груди оказались совсем рядом с его лицом, и Лахлан жадно захватил один сосок губами.
Это усложнило ей задачу освободить его от пут.
– На твоем месте я бы не стала этого делать, – проворчала она, – если не хочешь, чтобы я отрезала себе палец.
Лахлан замер. Но в ту же секунду, как девушка разрезала связывавший его пояс и бросила нож на стол, он схватил ее. Раздвинув бедром ей ноги, он усадил ее верхом к себе на колени.
– Впусти меня в себя, – скомандовал он, глядя на нее голодными пылающими глазами. Когда она удивленно взглянула на него, он добавил мягче: – Опустись на меня сверху, понимаешь?
– Ох, – прошептала она и сделала, как он сказал, упиваясь тем, как он сдавленно застонал, когда его жаждущая плоть погрузилась в ее тесную глубину.
– Вот так… Ах, Принцесса… ты изумительна, ты…
Затем больше уже не было слов. Для него существовала только она, для нее – только он. Его ладони ласкали ее груди. Он осыпал ее поцелуями, и они ритмично двигались вместе, она вверх и вниз, он вперед и назад.
Вскоре внутри ее начало нарастать ощущение сладкого блаженства, предвкушение величайшего наслаждения, заставлявшее ее судорожно извиваться в его объятиях, бормоча несвязные неразборчивые слова:
– О, дорогой… да, Лахлан… возьми меня, любовь моя… сделай меня своей…
В стремительном броске она достигла вершины, пронзительным криком выплеснув свой восторг при погружении в бездну экстаза. С ответным стоном он сделал последний рывок и излил свое семя глубоко в ее лоно.
Когда они, тесно прижавшись друг к другу, упивались наслаждением полного соединения, в душе Венеции внезапно вспыхнула надежда. Может быть, Господь благословил ее, и семя Лахлана даст всходы. Может быть, в этот самый момент, в свою первую брачную ночь они дали начало новой жизни.
Поэтому когда она еще крепче обняла его, а он теснее прижал ее к себе, уткнувшись лицом в ее шею, девушка почувствовала, что они не только стали единой плотью, она ощутила себя частью его души – необузданной, нежной и ранимой, составляющей сущность Лахлана. Ее Лахлана. Навсегда…
И, не закончив свой внутренний монолог, Венеция прошептала:
– Люби меня, Лахлан.
Лахлан потерся носом о ее шею и хрипло ответил:
– Я люблю тебя, моя дорогая, люблю.
И Венеция почувствовала себя совершенно счастливой.
Но недолго ей оставалось наслаждаться моментом, потому что звуки шагов и разговор слуг, донесшиеся с задней части дома, возвестили о том, что близится рассвет. Смеясь, словно дети, Венеция и Лахлан заметались по комнате, собирая одежду и стараясь скрыть следы своего пребывания здесь.
Когда они украдкой поднялись по лестнице и пробрались в хозяйскую спальню, то мгновенно разделись донага и бросились в кровать, в объятия друг друга.
Сердце Венеции радостно забилось в груди, когда она взглянула мужу в лицо, которое с каждой минутой становилось все ближе и дороже.
– Ты предполагал такое? – прошептала она.
– Да, – серьезно сказал он, целуя ее в лоб.
То, что он даже не спросил ее, о чем она говорит, несказанно тронуло Венецию.
– По правде говоря, я начал влюбляться в тебя, когда ты, к моему удивлению, обсуждала со мной на балу, что находится под мужским килтом. А затем там, в Кингьюсси, когда ты меня лечила… – Лахлан сокрушенно покачал головой. – Ты представляешь, как трудно мне было оставить тебя спать одну? Как долго я не мог сомкнуть глаз, воображая, что ты лежишь подо мной, вздыхал, доказывая тебе, как сильно тебя хочу? Я едва не умер. Просто чудо, что мне удалось так долго сдерживать себя.
– Это и в самом деле так, – усмехнулась она. – Но ты подумай, насколько дольше мне пришлось сопротивляться тебе. – Она коснулась рукой его заросшей щетиной щеки. – Я полюбила тебя, когда мне было семь лет. Ты взобрался на дуб, чтобы спасти моего воздушного змея.
Лахлан нахмурился:
– Я этого не помню.
– Меня это не удивляет. Ты сделал это только потому, что я пристала к тебе со своей просьбой, а рядом больше никого не было. В то время ты смотрел на меня как на назойливую муху. Но для меня ты был самым замечательным парнем в мире. – Рыдания подступили к ее горлу. – И если бы я хотя бы подозревала о той ужасной обиде, которую нанес тебе отец, пойдя на поводу…
– Тш-ш, дорогая, тш-ш. Не будем вспоминать об этом. – Перекатившись на спину, Лахлан притянул ее к себе.
– Любимый, я знаю, это возмущает и расстраивает тебя Но ты мужественно выдержал эту порку, хотя знал, что наказан несправедливо.
– А потом я убежал, покинул свою семью.
– Кто посмеет обвинять тебя за это? Ты чувствовал, что тебя предали. Но потом же ты вернулся. – Венеция уперлась подбородком ему в грудь. – Почему?
Лахлан задумался.
– Это мой дом, мой клан. Как бы далеко я ни забирался в своих странствиях, я не мог не тосковать по дому и всей душой стремился в родные края. Особенно после того, что я натерпелся в битве под Новым Орлеаном. В тот день мы потеряли половину своих солдат. Наш британский командующий не хотел отдавать приказ к отступлению, несмотря на отсутствие приставных лестниц для штурма американских укреплений. – На его щеках гневно заходили желваки. – Так что мы вынуждены были оставаться на месте, давая возможность американцам отстреливать нас одного за другим из пушек и мушкетов. Дисциплина, видите ли. Мы, шотландцы, всегда крайне дисциплинированны в бою. – Лахлан горестно покачал головой. – Когда повидаешь такое и услышишь, как твои соотечественники, умирая, вспоминают родной дом, то начинаешь тосковать с особой силой.
Сердце Венеции сжалось от боли за него, и она поцеловала Лахлана.
– И тогда ты вернулся домой, но оказался у разбитого корыта.
Лицо его стало грустным.
– Отец умер, не помирившись со мной и не рассказав…
– Почему он так повел себя? Я не понимаю. Это очень странно. Если папа задолжал ему такую огромную сумму, то почему твой отец согласился на его возмутительные требования наказать тебя? Зачем ему это было нужно?
– Ты все еще не веришь мне насчет этой ссуды? – спросил Лахлан, напрягаясь.
– Я этого не сказала. Просто, похоже, здесь есть какая-то головоломка.
