Изобел Карр - Соблазненный обольститель
Роуленд обнял сестру, она склонила голову ему на плечо. Марго была права, хотя ему чертовски не хотелось это признавать.
– Мне необходимо отправиться в Париж. На то есть свои резоны. А твое присутствие поможет разрешить главную трудность.
Марго слегка отстранилась, бросив на брата внимательный взгляд.
– Речь идет о твоей воображаемой любовнице?
Роуленд кивнул. Разумеется, Марго сумела сложить два и два, получив верный ответ.
– О мисс Бенс-Джонс. Она помолвлена с Джоном Блейкли, но брат пытается заставить ее выйти замуж за другого. Он совсем распоясался после смерти отца. Несколько недель назад сэр Кристофер попытался принудить сестру силой, и она бежала из дома.
– И с тех пор ты скрываешь ее?
– Не я один, мы с друзьями действуем сообща. Лорд Леонидас сейчас в своем загородном имении, и мы спрятали беглянку в его городском особняке. Должно быть, Карлоу видел меня, когда я доставлял мисс Бенс-Джонс письма Блейкли.
– Ты болван, Ролли. Тебе об этом известно? Конечно, ты действовал с самыми добрыми намерениями, и все же ты болван.
Филипп заподозрил неладное, когда дочь не вернулась в Лондон, как было условлено. Однако он успокоил себя мыслью, что Оливия, возможно, задержалась в пути или по каким-то причинам решила остаться в Холиншеде еще на пару дней.
Он понял, что случилось нечто серьезное, когда попытался увидеться с Марго и услышал в ответ от дворецкого Моубреев, что графиня уехала утром в Париж. Тревога Филиппа сменилась гневом. Что, черт возьми, могло произойти за одну-единственную ночь? Как могла Марго оставить его вот так, не сказав ни слова? Это казалось невозможным, немыслимым.
Вернувшись домой, Филипп обнаружил на подносе в холле толстую пачку писем. Перебрав их, он быстро отложил в сторону деловую корреспонденцию и приглашения на приемы. Интерес представляли лишь три письма. Одно было от дочери, второе от Генри. Третье, запечатанное простым голубым воском, несомненно, отослала женщина. Филипп повертел в руках конверт, надписанный изящным незнакомым почерком. Послание Марго.
Ему вдруг захотелось подкрепить себя глотком бренди. Он наполнил бокал. Что бы ни случилось в Холиншеде в его отсутствие, ответ следовало искать в этих трех конвертах.
Ливи писала коротко и сухо. Не давая никаких объяснений, она извещала отца, что ее помолвка разорвана, и выражала желание остаться в Холиншеде до конца сезона. В каждой ее строке, в каждом росчерке пера сквозили обида и гнев.
Послание Генри проливало свет на случившееся. Филипп яростно скомкал в кулаке листок. Он скорее поверил бы тому, что графиня соблазнила лорда Хайнда, чем молодого Карлоу. Генри ей никогда не нравился, а Хайнд, хотя по возрасту и годился Марго в дедушки, обладал несомненным обаянием и живым, острым умом.
Придвинув к себе третье письмо, Филипп медленно повернул его на столе, держа за уголок. На него вдруг напала странная нерешительность. Что в этом письме? Вежливая ложь или неприкрытая правда, которая заставит его пожалеть о том, что Марго не прибегла к обману?
Сломав восковую печать, он развернул сложенный листок. Письмо начиналось со слов: «Дорогой лорд Арлингтон, боюсь, я похитила вашу собаку и увезла ее в Париж. Пожалуйста, простите меня».
Должно быть, она говорила о Молдоне. Филипп невольно улыбнулся, представив себе графиню, гуляющую по улочкам Парижа с огромной одноглазой гончей на поводке. Что это? Приглашение последовать за ней во Францию? Вполне возможно.
Подобно Оливии, Марго обошла молчанием события, заставившие ее внезапно покинуть Лондон. Она упомянула вскользь о досадном недоразумении, заверив Филиппа, что грязные сплетни лишены оснований, и в заключение предложила расстаться друзьями.
Задумавшись, Филипп поддел ногтем печать и медленно соскреб с бумаги остатки воска. Прежде всего следовало заняться Оливией. Он осушил бокал. «Ох уж эти женщины. Похоже, они сведут меня в могилу».
Глава 41
Гроза уже начиналась, когда экипаж Ливи въехал в предместье Лондона. С трудом верилось, что накануне стояла чудесная солнечная погода, какая нередко бывает в конце весны. Небо, еще недавно ярко-синее, стало свинцовым, тяжелые тучи нависли над головой, угрожая вот-вот разразиться дождем.
Ливи не собиралась покидать Холиншед, но чем больше она думала над всем случившимся, тем яснее понимала, что не следовало допускать, чтобы Генри один объяснялся с ее отцом. Разумеется, кузен добрался до Лондона по меньшей мере на день раньше ее, и все же Ливи надеялась, что он отложил встречу с графом.
Покрытый синяками, с разбитым лицом, Генри слишком ретиво выражал ей свое сочувствие. Ливи невольно насторожило его суетливое внимание. Генри старался принять опечаленный вид, изображал возмущение, однако разразившийся скандал явно его обрадовал. Ливи не оставляло тягостное чувство, что она напрасно не выслушала Девира. Похоже, она совершила ошибку. Всему виной ее проклятая вспыльчивость. Потрясение и жгучая обида пересилили голос рассудка. По крайней мере она могла бы расстаться с Девиром тихо, без огласки, как собиралась с самого начала.
Добравшись до отцовского дома в Мейфэре, Ливи обнаружила, что графа нет и к обеду его не ждут. Если слуг и удивило ее появление, они ничем этого не показали. Приведя себя в порядок, сменив пыльное дорожное платье, Ливи поспешно направилась к особняку Моубреев. Нанести визит Девиру она не могла, но ей хотелось увидеться с леди Моубрей или с графиней де Корбевиль.
На площади под строгим присмотром нянек резвились дети – разыгравшаяся непогода еще не разогнала их по домам. Лакей с мопсом на длинном кожаном поводке стоял, прислонившись к ограде, и любезничал с молодой горничной в красном полосатом платье. Накрахмаленный фартук плотно облегал ее пышные бедра. С неба упали первые тяжелые капли дождя, и горничная поспешно подхватила ребенка на руки.
Ливи ускорила шаг. Девир как-то спросил, чего она хотела бы. Должно быть, именно этого. Простой тихой жизни. Ребенка, возможно, двоих детей. Она не просила о многом, но теперь ее мечта казалась несбыточной. Впрочем, так было всегда.
Оливия постучала в дверь, ей открыл дворецкий Моубреев. Он выглядел смущенным и растерянным.
– Добрый день, Эмерсон. Графиня де Корбевиль принимает?
– Графини нет дома.
– А леди Моубрей? – с надеждой спросила Ливи.
Эмерсон кивнул, болезненно поморщившись, словно признание далось ему нелегко.
– Ее светлость в гостиной. – Он пересек мраморный холл и, отворив дверь, объявил о прибытии леди Оливии. Разговоры в гостиной разом смолкли. Резко звякнула чашка о блюдце, словно задребезжал маленький колокольчик.
